Прослушав пластинку, Ло Да-фан покачал головой и твердым голосом сказал:
— Настанет и такой день, когда мы вот так же, во весь голос, будем петь «Интернационал»!
Глава двадцатая
Глубокой ночью Сюй Нин и Ло Да-фан медленно брели вдоль ограды стадиона Пекинского университета. Сильная рука Ло Да-фана лежала на плече товарища. Они разговаривали. Сюй Нин чувствовал себя возбужденным и радостным. Ло Да-фан был далеко не так весел и жизнерадостен, как обычно; он был похож на великодушного старшего брата, терпеливо увещевавшего озорного и непослушного братишку. Летняя ночь почти скрывала фигуры молодых людей.
— Ло, успокойся. Я уговорю маму: она отпустит меня с тобой. Я понимаю, как должен человек правильно строить свою жизнь…
— Молодец, Сюй Нин! Я верю, что ты это сделаешь. Не знаю, как ты, а я, как только подумаю о горячих боях, — сердце прямо так и рвется из груди. Помнишь?
Как я жду этого времени!..
Ло Да-фан крепко пожал руку Сюй Нина.
— Я поговорю с мамой. Я так признателен тебе, Да-фан…
— Друг! Какое было бы счастье, если бы мы могли сражаться рядом, плечом к плечу!
Ло Да-фан так просто и тепло сказал это, что Сюй Нин долго не мог забыть его слов.
Расставшись с Ло Да-фаном, он стал ломать голову над тем, как уговорить мать. Мать с молодых лет осталась вдовой, единственное, что привязывало ее к жизни, был сын, и уговорить ее отпустить сына в армию было неимоверно трудно. Другая трудность была в том, чтобы убедить самого себя. Сюй Нин колебался. Студенты, уходившие в армию, должны были отправиться на следующий день, а он все еще не решил, едет он или нет.
Сюй Нин направился домой.
На душе у него было уныло и беспокойно. В последний раз… он должен в последний раз решительно поговорить с матерью.
Мать сидела на скамеечке и штопала носки. Увидев сына, она смяла в руках носок и запричитала, не дав ему даже открыть рта. Ее седая голова и руки слегка дрожали.
— Сын, ты опять хочешь говорить со мной об отъезде? Ох, я несчастная, почему я не умерла до сих пор?.. Когда тебе было три года, умер отец, и остался у меня один ты. Я жила на этом свете только ради тебя, целых двадцать три года тебя оберегала… С таким трудом вырастила. И что же! Ты хочешь уехать от меня в такую даль? Нет! Не бывать этому!
Из глаз госпожи Сюй лились слезы. Она хотела было вытереть их рукавом, но, испугавшись, что сын прервет ее, быстро продолжала:
— Сейчас ты стройный и сильный, а в детстве был таким хилым, болезненным. По двадцать ночей подряд не ложилась я из-за тебя спать, сколько раз молилась бодисатве… А в тот раз, когда ты тяжело заболел… казалось, ничто тебя уже не спасет, — я тоже не захотела жить и пыталась отравиться опиумом…
Сюй Нин не выдержал.
— Мама, все эго я уже слышал сотни раз! Зачем без конца твердить об этом? Я… я не забыл твоей заботы. Но… мама, откровенно говоря, могу ли я, молодой парень, сидеть сложа руки, когда над родиной нависла смертельная опасность?.. Мама, если я вступлю в армию — это не опасно. Там уже много наших студентов, и все они пишут, что ничего страшного.
— Сын мой, — прервала его взволнованная госпожа Сюй. — Не говори мне больше ничего — я все равно не могу отпустить тебя. Если… если ты все же… уедешь, я… я умру… умру…
Неожиданно выпрямившись и глядя сыну прямо в глаза, она гневно закричала:
— В Китае столько людей! Без тебя, что ли, не обойдутся?
Видя, что продолжать разговор дальше не имеет смысла, Сюй Нин вскочил и в гневе выскочил из дома. Пройдя несколько шагов, он обернулся и, глядя на плачущую мать, злым голосом прокричал:
— Не плачь! Я не поеду! Ты довольна?.. Если бы я твердо решил ехать, тогда и твои слезы не помогли бы. Все погибло. И почему я всегда должен советоваться с тобой?!
Сюй Нин отправился в парк «Бэйхай»[70] и бродил там до темноты. Под порывами теплого летнего ветерка уныло шелестели сосны. Посетителей в парке почти не было. Сюй Нин невидящим взглядом смотрел на мрачный, серый купол небосвода, усеянный мириадами звезд. Перед его глазами возник образ хрупкой девушки… Где она сейчас? В горах Чанбайшань?[71] Или в дремучей тайге Хэйлунцзяна?[72].. Цуй Сю-юй! Он так старался забыть ее, но последние дни образ девушки с новой силой завладел его сердцем, вызывая в нем чувство стыда и боли.
«Она наверняка забыла меня — разве трусов помнят!..» Сюй Нин с силой сжал виски, и в тот же миг в его ушах зазвучал голос Ло Да-фана: «Друг! Какое было бы счастье, если бы мы могли сражаться рядом, плечом к плечу!» Ему стало жарко. Он расстегнул рубашку и, обхватив руками голову, долго сидел, не двигаясь, на холодном камне.