В окне замелькали сосны. Сверкнуло озеро. Анемонов сколько! Станция.
— Вылезем здесь.
Пошли прямо по дороге, не спрашивая. Не знали сами, куда идем. Свернули по тропинке. Кажется, здесь будет хорошо.
Взлет горы. Поднялись на вершину. По другую сторону совсем иной пейзаж. Густой еловый лес. Земля покрыта ржавыми иглами. Она словно гофрирована: между глубокими складками — круглые холмы. Ноги скользят. Цепляясь за ветки, мы влезли на гребень. Скатились опять в низину. Ели могучие, ветви ровными ступеньками. Зелень темная, а на концах, словно свечи, горят молодые отростки.
Спускаясь, поднимаясь, — запутались. Не знали, куда идти. Помог петушиный крик. На склоне горушки, словно из детской сказки, показался бревенчатый дом. Крыша черепичная, ярко-красная. Наличники у окон резные. Крыльцо с широким навесом. Ворота крепкие. Тын с острыми концами. Собака злая на цепи. По двору ходит индюк. Шея сине-красная. Кричит противно. Мы постучали. Вышла маленькая старушка в белом платке, светлом платье, с вязаньем в руках. Очки сдвинуты на лоб.
— Нет ли у вас свободных комнат или целой дачи?
Женщина сначала отказала. Потом стала расспрашивать, кто будет жить, сколько человек? Разговорились. Мы хвалили местность и ее дом, высокий, светлый.
— У нас все занято. А вот у дочки есть две комнаты.
— Далеко отсюда?
— Совсем близко, на горе… Ванюшка, Ва-а-ня!
Голос у старушки оказался громким.
Из-за тына вышел мальчик лет девяти. Русская рубашка, светло-зеленые штанишки, белые чулки… Мальчик легко побежал впереди нас. Из лощины на гору, и снова в низину. Тяжело было за ним поспевать.
— Вот здесь, — указал он рукой.
На площадке высокого холма пристроился небольшой дом. Широкие окна раскрыты. Крутая дорога к крыльцу. Лучше места представить нельзя. В ясный день отсюда Ленинград видно.
— Снимаем?
— Согласна! — кивнула Муля, и счастливая улыбка залила ее лицо: впереди два месяца отпуска, лес, озеро, дали…
Но некогда предаваться воспоминаниям. Надо скорее укладывать вещи. Времени осталось совсем мало!..
Вошла в кухню. Тут Леня начищает белые туфли. У него редко бывают выходные дни. Сегодня он уезжает в Петергоф. Настроение приподнятое, веселое. Зазвонил телефон. Леня снял трубку.
— Иду. Сейчас, — тревожно ответил он.
— Что случилось?
— Срочно вызывает ПВХО, — уже с порога отвечает он.
На столе — недопитый чай. На диване — приготовленная рубашка. Брошены туфли. Что-то внезапное нарушило праздничный день.
Пошла в магазин за провизией к обеду. Беру чеки, подхожу к прилавку. Продавцов нет, они столпились у репродуктора.
— Война?!
Слушаю и ничего не понимаю. Смотрю кругом. Лица у всех напряженно вытянуты.
— Война с Германией…
Вышла из магазина, забыв про взятые чеки, медленно. Хотелось понять свершившееся. На улице нарядные люди. Играют дети. Три девушки в светлых платьях весело что-то кричат с противоположной стороны. Радостные, они перебегают улицу. Окружают товарища. Он что-то им говорит. Девушки затихают. Вдруг одна весело смеется и ударяет юношу по спине:
— Не сочиняй, Вовка!
Он что-то ответил. И лица девушек сразу изменились.
— Ты куда?
— В райком. Там, наверно, есть срочная работа.
— И мы с тобой.
Улица как-то сразу перестала быть праздничной.
Люди сами мобилизовывали себя.
Пришла домой, смотрю на раскрытые чемоданы, на брошенные Леней туфли, на красные тюльпаны в вазе.
— Не может этого быть… Не может быть!
Через час звонит Леня:
— Как быть с переездом на дачу?
— Я уже распаковала чемоданы.
— Правильно сделали. Мы перешли на казарменное положение. Я дежурю ночью.
Стала убирать приготовленные для дачи вещи и удивилась, как легко они уложились на прежние места. Убрала и села на диван. Делать ничего не хочется. Мучит мысль: чем же я могу помочь?
Пришла Муля. Я бросилась к ней:
— Война!
Молча стоим, говорить трудно. Не знаем, не можем найти слов. Что же теперь? Я художник, но сейчас нельзя рисовать природу, цветы. Надо включиться в общие ряды. Наверно, будут организовывать бригады художников.
Прошло всего несколько часов, а как все изменилось! Утром дом был полный жизни, звенели молодые голоса. Сейчас все затихло… А завтра я, видимо, останусь одна. Леню мобилизуют, Иру — тоже. Мое одиночество разделит лишь Неро. Впрочем, и его могут взять на фронт.
— Не тревожься, Оля, — успокаивает Мария Владимировна. — И для тебя найдется работа. Все мы теперь солдаты…
Война перевернула жизнь. В первые дни у меня было времени даже думать.
— С сегодняшнего дня полное затемнение квартир, — сообщили из домоуправления.
Нужно спешно что-то прилаживать на окна. Пошла в магазин — там очереди. Дома целый день звонил телефон. Прощались уходившие на фронт друзья.
Часов в восемь пришел Саша, товарищ Иры. Я привыкла его видеть немного ленивым, чуть насмешливым. Теперь он другой. В нем чувствуется сила, воля.
— Саша, посидите, еще успеете.
— Спасибо, я тороплюсь. Через час должен быть в своей части.
— У меня готов чай.
— Нет, нет. Я забежал на минутку проститься и попросить Иру выполнить несколько поручений.
Передав дела, он протянул руку:
— Всего вам хорошего!
— Счастливо, Саша! Желаю вернуться здоровым!
Говорили весело, но голоса срывались. Вышла проводить. По улице всё шли и шли мобилизованные. И шаги их были твердые, четкие. Самым, пожалуй, сильным впечатлением первых дней войны был для меня этот непрерывный шаг по мостовой. Казалось, все наши люди поднялись и вот так, в ногу, шагают к границам своего отечества.
Уже одиннадцать часов. Беспокоюсь об Ире. Как она попадет в город? Остаться ночевать на даче она не может: завтра рано надо быть на заводе. Вдруг Неро бросился к двери: значит, она. Неро с улицы слышит ее шаги и с лаем летит к двери встречать.
Отбиваясь от бурных ласк собаки, Ира подала мне букет цветов. Она всегда приносит цветы, самые лучшие, самые удивительные. Эти были — полевые, но измятые, поломанные.
— Ирочка! Измучилась, бедняга, да?
— Очень. Едва попала в вагон. Ну и давили! Думала, живой не приеду.
— Ты где о войне узнала?
— Соседка на даче сказала. Сначала я не поверила.
Поговорив о событиях дня, усталые, легли спать. Ночью раздался резкий звонок и стук в дверь.
— Воздушная тревога. Идите в убежище!
— Мы все в саду, идите к нам, — кричали соседи.
— Спать хотим, — ответила я и снова легла.
Что такое бомбежка, я тогда еще не представляла.
Летели дни. Одни события сменялись другими. Закон об обязательной трудовой повинности. Указ о прекращении отпусков.
Жаль Иру. Она должна была уехать во второй половине июня в отпуск, но срочная работа на заводе задержала. Для нее этот отпуск был не просто отдыхом: ее ждала встреча с женихом, свадьба. Теперь он в родном городе, она — здесь. Когда встретятся? Может быть — никогда.
Скоро пришлось собирать на фронт Леню. Его мобилизовали на пятый день войны.
С фронта шли нерадостные вести. Враг все дальше и дальше проникал в нашу страну. Поредело население Ленинграда. Произошли перемены и в нашем доме. Внизу с женой, сыном и сестрой живет Ведерников. Сестра его работает в одной с ним типографии. Оба — старые члены партии. Они с первого дня переключились на военную жизнь — ушли на казарменное положение. Сын Сергей — студент, комсомолец — вступил добровольцем в армию.
У Ведерниковых всегда было много молодежи. Хлопотунья Любовь Николаевна — жена Ведерникова — старалась сытно и вкусно накормить семью. Теперь никто не обедал дома. Любовь Николаевна одиноко сидела на крылечке.
— Мне все еще не верится, что война, — сказала она. — Может, как финская, скоро кончится?
Война втягивала в свой водоворот все больше и больше людей. Ушла медсестрой на фронт Таня Маркова. Она с теткой жила наверху. Квартиру в первом этаже, с окнами на улицу, занимал писатель Тощаков. Он с часу на час ждал повестки о мобилизации. Его старшая дочь, тринадцатилетняя белокурая Эльга, очень боялась за отца. Восьмилетняя Инна хотела видеть папу военной форме. Она не могла понять тревоги сестры.