— Не знаю… не знаю… мне хотелось бы…
— Чего хотелось бы?
— Ах, не знаю… ничего не хочу… ничего не умею сказать… Я… боюсь…
— Меня боишься?
— Что ты?! Разве я могу бояться тебя? Я…
— Ну, доверься же мне… Я пойму тебя с полуслова.
— Я боюсь… да нет, все равно, я не сумею сказать… о господи, до чего же я люблю тебя!
«А самым прекраснейшим мигом из всех прекрасных, — зашептала фуксия, — был для меня тот, когда я впервые расцвела, когда впервые открылись мои лепестки и солнце поцеловало меня в самое сердце».
«Ты права, — ответил бальзамин. — Я знаю это еще лучше, потому что цвету уже второе лето. Цвести — всегда прекрасно, и каждое цветение приносит свои радости, но лучше того, что было в первый раз, — не бывает. Тогда мы еще ничего не знаем, мы стоим перед завесой, скрывающей от нас великую тайну. И предчувствуем, и ликуем, и спрашиваем самих себя: скоро ли? когда же? И надеемся, и страшимся, и знаем, что чудо свершится. И не думаем ни о прошлом, ни о будущем, а только о том мгновении, которое близится… Наконец оно приходит, лепестки розовеют, раскрываются, на минуту все погружается во мрак, и вдруг мы чувствуем, что растворяемся, таем, окруженные теплом и светом».
Само счастье стояло у изголовья их кровати и глядело на них улыбаясь.
Черным шелком разметались по подушке волосы девушки. На них покоилась голова юноши.
Они держали друг друга за руки и глядели друг другу в глаза. Счастье долго стояло над ними, но так и не услышало ни единого слова.
Солнечные лучи медленно забрались вверх по склону холма, одним прыжком перекинулись через поляну и заглянули в окно.
Девушка встрепенулась. Солнце смотрело прямо на нее, и все вокруг преобразилось.
«Неужели солнце тоже видит?..»
Через минуту девушка снова открыла глаза. Солнце глядело большими вопрошающими очами. Казалось, что сама мать смотрит на нее безмолвно и укоризненно.
Холод пронзил девушку, она закрыла глаза и не открывала их больше. На ее ресницах дрожали слезы.
— Что? — очнулся вдруг юноша и приподнялся. — Что с тобой, родная? — Он ласково сжал ее руку. — Почему ты не смотришь на меня?
В ответ что-то блеснуло. Две слезинки упали на наволочку. Девушка уткнулась лицом в подушку.
— Смугляночка моя! — испугался юноша. Ему хотелось ее утешить.
Обнаженные плечи девушки задрожали, она едва сдерживала рыдания.
Будто холодное острие вонзилось в сердце юноши. Только что ему казалось, что он летает в поднебесной синеве, а теперь вдруг крылья его подломились и он упал вниз, на острые камни, где слышались плач и стенания.
Опустив голову, он спрятал лицо в разметавшемся шелке волос.
Счастье скорбно качнуло головой и тихо вышло из комнаты.
«Страдание», — шепнула фуксия и уронила на подоконник красную слезу.
Но страдание таило в себе их общую тайну, за которой цвела и алела теплая заря. Казалось, только теперь, в свете занимающегося дня, каждый из них увидел другого — не юношу или девушку, не что-то удивительное, непостижимое и таинственное, а человека, который трепетал от радости и страдания.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь? — со страхом спросил юноша.
— Прощу ли? — удивилась девушка и обвила его шею руками.
— И никогда не проклянешь меня? — снова спросил юноша.
— Как же я смогу тебя проклясть, тебя, который для меня — все на свете?.. И почему мы должны расстаться?
— Почему мы должны расстаться? — словно эхо повторил юноша, не зная, что ответить.
— Если бы ты знал, как я буду теперь тосковать!
— А если бы ты знала… О господи! Что же мне делать?
— Не мучайся из-за меня, я ничего от тебя не требую — ты был со мной таким хорошим и добрым. Только бы мне увидеть тебя еще хоть однажды в жизни, хоть через несколько лет, — лишь бы увидеть.
— Я постараюсь прийти, чтобы повидаться с тобой…
— Приходи! Приходи! Я буду ждать тебя день за днем.
Юноша медленно вытащил из кармана часы, посмотрел на них, потом показал девушке.
— Да, тебе пора, — вздохнула девушка. — Но как я могу тебя отпустить?
— А как мне заставить себя уйти? Если бы эта ночь могла длиться вечно, если бы никогда больше не наступало утро!
— А я не испугалась бы даже судного дня, лишь бы перед ним еще раз повторилась эта ночь… Подожди еще минуту, одну-единственную минуту! Дай мне еще раз поглядеть на тебя, чтобы никогда, никогда не забыть!
— Ах ты моя Смугляночка! — ласково сказал юноша. Его мучили страх и угрызения совести: после того как он сорвал с этой двери крючок, сюда может ворваться кто угодно. — Я молю тебя об одном, — его слова прозвучали как крик утопающего, — чтобы ты не любила никого другого, кроме того, кого выберешь навсегда.