Из открытого окна доносятся церковные песнопения. Ужасно неприятные для слуха: с повторами, преувеличенными эмоциями, все только про кровь да искупительную жертву… Приходится постучаться трижды, прежде чем хозяйка выключает их и шаркает к двери. Потом сквозь щелку подозрительно всматривается в меня.
– Доброе утро, – говорю.
Мисс Пэтти открывает дверь настежь, но войти не приглашает.
– Извиняться пришла? – скрипучим голосом осведомляется она.
– За что? – спрашиваю я, нарушая тем самым штук тридцать заповедей Юга, даже с учетом того, что передо мной злая старая карга.
Мисс Пэтти высокомерно вскидывает брови. Мне стоит огромных усилий запихнуть все свое раздражение в дальний темный карман моего сердца.
– Ах да, мисс Пэтти. Я прошу прощения за свое грубое поведение на похоронах Джима. Мне было трудно тогда совладать со своими чувствами.
– Что ж, очень хорошо. Извинения приняты. Прощать даже самый заклятых грешников – долг каждой христианки.
Мне опять-таки стоит больших трудов не закатить глаза к небу.
Она сторонится, пропускает меня в дом, шлепает на кухню и включает там свет.
– Ладно, чего тебе нужно? Ты отвлекаешь меня от молитвы.
Вынимаю из кармана снимок и передаю ей.
– Взгляните, пожалуйста, на эту фотографию. Здесь изображена семья моего папы. Вы хорошо ее знали.
Мисс Пэтти нацепляет на нос древнего вида очки для чтения и всматривается в кадр, наверное, лет тридцать.
– Ну и что же?
– Мне кажется, тут чего-то или кого-то не хватает. Чего-то не видно. Вот тут, рядом с тетей.
– Нет, здесь никого больше нет… ох! Ох-ох-ох! Постой, я же забыла… забыла про ту, другую девчонку!
Меня как молнией ударяет.
– Какую девчонку?
– Про вторую сестру, она умерла еще ребенком. Разбила сердце своей матери – если не сказать, погубила всю эту странную семейку. Злой, испорченный ребенок…
Дрожь легкими холодными спазмами пробегает по моему хребту снизу доверху.
– Как ее звали?
– Я уже стара. Многое забывается, очень многое. Но она – она была сущим несчастьем, вечно попадала в переделки, доводила родителей до белого каления. Никому не подчинялась, ничем ее было не укротить. От того и умерла – от озорства, от шалостей своих каких-то. Плохо они для нее закончились. Если впустил в дом демонов, потом не жалуйся и не удивляйся, если…
Закусив губу, борюсь с нетерпением, но не получается – перебиваю:
– Так как же, вы совсем запамятовали ее имя?
Мисс Пэтти снова переводит взгляд на семейный протрет.
– Брэнда? Или Белинда… Кому теперь какое дело.
– Может, Брэнди? – замираю я.
Мисс Пэтти щелкает своими узловатыми пальцами.
– Брэнди! Точно. Ну что за человек вырастет из ребенка, названного в честь дьяволова пойла. Поделом, поделом, удивляться нечему. Дрянное, нечистое имя.
– Спасибо, – прерываю я ее прежде, чем она выйдет на новый виток своих злобных излияний, и выхватываю у нее фотографию. – Всего вам доброго! – И бегом на выход.
Старуха продолжает бубнить что-то о дерзких и нечестивых детях, забывших Господа, но я решительно закрываю за собой дверь, хватаю с крыльца оставленную там скрипку и устремляюсь под сень деревьев. Вероятно, она могла бы рассказать мне и еще что-нибудь полезное, но я не в силах больше слушать ханжеские измышления о моей семье.
Брэнди была сестрой папы и тети Ины, умерла в юности, и имя ее никогда не упоминалось в доме. Она – источник всех наших бед, боли и чувства вины. Она и есть то, что скрывалось в моей семье более тридцати лет.
Ее дух – следующий на очереди. Пусть ждет моего вызова. Уже вне зоны слышимости проклятий мисс Пэтти, где-то на полпути к дому тети Ины, останавливаюсь, привалившись спиной к сосне. Здесь, в роще, привидения свободно перешептываются и вьются вокруг меня – их явно привлекает скрипка. Наверное, и бедная Брэнди тоже здесь, ждет, когда хоть кто-то придет на помощь. Жаждет поведать наконец – спустя столько лет – свою историю.
Собираюсь уже расстегнуть футляр, когда под чьей-то подошвой совсем рядом хрустит ветка. Подскакиваю, оборачиваюсь, сердце колотится бешено.
– Седар, какого черта?! – Инстинктивно прячу инструмент за спину.
– Как раз собирался спросить тебя о том же. – Впервые на моей памяти в его голосе – ни намека на игривость, а на губах нет улыбки. – Ты сбежала. В нынешних обстоятельствах – и сбежала. И опять с чертовой скрипкой.