Черт тебя подери, Джесс… Так вот из-за чего весь сыр-бор – из-за твоих жалких манипуляций и вранья.
– С какой стати мне спать с твоей женой? – Джим нависает над ним, скрестив руки на груди, и выглядит гораздо воинственнее, грознее, чем при жизни, словно потусторонний гнев придал ему весомости и уверенности. – Зачем бы мне это понадобилось?
Ужас на лице Фрэнка в мгновение ока опять сменяется бешенством.
– Разве ты не трахался с Ширли под носом у лучшего друга? Разве вечно, на каждом шагу не искал повода насолить мне? Да ты угрохал отца, пьяный бездельник! Но тебе этого мало! Тебе мало той вины? Того, что ты, негодяй паршивый, не смог день за ним последить? Всего лишь сутки! Чтобы он хотя бы не захлебнулся собственной долбаной блевотиной!
– Я совершил одну ошибку, но ты никогда не позволял мне о ней забыть. Ни на минуту. Ни на одну-единственную!
– Ошибку? Единственную?! – ревет Фрэнк. – Отец помирал в одиночестве, в адской боли и страхе, наверное! А мама тебя все же простила и меня заставила… постараться. Но у меня не вышло, я знал, что никогда не выйдет!
– И всю оставшуюся жизнь ты подогревал свою ненависть. Ты повсюду искал оправданий для нее, Фрэнк. Смерть отца была лишь поводом. И вот ты отомстил, верно? Раскроил мне башку, вышиб мозги. Молодец! Надеюсь, доволен?
Горькое отчаяние искажает лицо живого Купера.
– Ну а какого хрена ты напрашивался? Торчал и торчал у меня под носом? Ведь ты меня провоцировал! Нарывался! А я же намекал! Платил гроши, посылал на безнадежные участки, окунал носом в самое дерьмо. Но ты сидел на жопе ровно, ты оставался. – Фрэнк вызывающе глядит на мертвого брата и переходит на какой-то заоблачный рокот: – Какого лешего ты, сука, не проваливал? Ты же понимал: рано или поздно я тебя порешу. Не мог не понимать!
Джим качает головой.
– Поразительно. Даже тут на меня все свалил.
Мама издает страдальческий всхлип, и Джим переводит на нее взор, в котором теперь – искреннее сожаление.
– Прости меня, Ширли. Ужасно жаль…
Хани с выражением испуга и тоски тянет к нему ручку. На губах рождается вроде бы слово «папа» – мне за скрипкой толком не слышно.
– Спрячь Хани. Не позволяй ей смотреть. – Джим не сводит с мамы глаз, пока та не отворачивается и не прячет головку Хани у себя на груди.
Это позволяет ему снова сосредоточиться на Фрэнке, и на него призрак глядит безо всякой жалости и сочувствия, зато с торжеством. В одном Фрэнк прав: Джим долгие годы ждал этого часа, пусть даже ради него пришлось умереть. Сколько все же в людях, даже самых близких, таится такого, о чем мы даже не догадываемся.
– Желаешь узнать, почему я не уходил? – страшным голосом вопрошает Джим. – Я не уходил потому, что после долгих, бесконечных лет унижений, когда об меня вытирали ноги, когда меня пинали, как собаку, я мечтал, чтобы весь город своими глазами увидел твою истинную сущность. Чтобы все увидели, кто ты такой есть – отвратительная, злобная, мелкая сволочь, снедаемая злобой, завистью и ревностью. Да, я знал: в один прекрасный день ты проявишь себя во всей красе – только насладиться своей правотой не успел, ибо ты укокошил меня. – Он мрачно усмехается, проведя рукой по щетине. – Но все равно: оно того стоило. Стоило подставить черепушку под молоток ради великолепной перспективы попреследовать тебя хорошенько, потерзать душу – как ты мою терзал всю жизнь. Вот уже две недели наслаждаюсь!
Фрэнк вскидывает ствол и целится в Джима, напрочь забыв об остальных.
Тот хохочет.
– Э, нет, брат, второй раз ты меня не достанешь. Но знаешь, твоей пушечке найдется применение получше. Разверни-ка ты ее на 180 градусов и покончи разом со всем этим дерьмом. А то ведь Шейди тебе правильно толковала: я тебя никогда в покое не оставлю. Стану мучить до тех пор, пока не утратишь способности пить, есть, спать и срать. Мой голос будет вечно звенеть в твоем проклятом мозгу.
Тут музыку мою перебивает отдаленный вой сирен, и головы присутствующих разом поворачиваются к окну. Со стороны дороги приближаются красно-голубые огоньки.
– Ну а как насчет Джесса? – спрашиваю я в надежде как-то отвлечь обоих братьев до приезда полиции. Что бы там ни совершил Фрэнк, мне вовсе не хочется, чтоб он на наших глазах застрелился. Хани это точно ни к чему, да и всем остальным – тоже. Но Джим не обращает на меня внимания, так что приходится поддать громкости. – Его тоже должна пожрать твоя загробная ненависть?
Дух на меня даже не смотрит. Буравит только Фрэнка глазами, полными адского блеска.
– Тебе я уже все сказал, Шейди. Твой брат заслужил своей участи. Я – уже второй, кто по милости этого мелкого засранца отправился на тот свет. Ну ничего, я его и отсюда достал.