А «дикую кошку» и вправду сразу захлестывает волна гнева. Играть я прекращаю, но инструмент не выпускаю, прижимаю к себе, и кажется – он тоже отчаянно жмется ко мне, умоляя не оставлять его, не дать в обиду.
Джесс на воле. Как же долго я ждала этого момента. Сражалась за него, приближала изо всех сил. А теперь не чувствую ни радости, ни даже облегчения. Ведь он пришел отнять у меня скрипку. Разлучить нас. А это – все равно что заново услышать весть о смерти папы. Во второй раз пережить разрыв сердца. К тому же, если брат заберет мое сокровище, я так никогда и не узнаю, как погиб папа, что случилось в тот день, какую роль сыграл в этом Джесс.
Один голос продолжает звучать снаружи.
– Шейди! Это же я. Я вернулся. Ты меня вытащила.
А другой, соблазнительный, уверенный – изнутри:
Это он убил отца. Он – подлинный виновник его смерти. Он, а не скрипка. Потому он тебя до скрипки и не допускал – не хотел, чтобы открылась истина.
Встряхиваю головой в отчаянной попытке рассеять чары Черного Человека. Поверить в то, что Джесс совершил преступление, невозможно, но и вырвать подозрение с корнем я не в силах. После всего услышанного на свидании в изоляторе? И потом от Джима? Нет.
Брат опускается на колени рядом со мной.
– Положи скрипку. Ты просто не представляешь, какая в ней страшная сила. Что она сделала с ним.
Отшатываюсь от него, встаю и слышу со стороны свой голос:
– Что ты с ним сделал, Джесс?
Он тоже встает и дерзко вскидывает голову.
– С папой?
Я застываю без движения, глядя на него, и он тянется за скрипкой. Не успев даже понять, что делаю, отдергиваю одну руку, другой влепляю ему пощечину.
– Не смей!
Это заставляет Джесса отпрянуть, прижав ладонь к щеке. Сама я, потрясенная содеянным, подношу пылающие пальцы к открытому рту.
– Ага. Он тоже однажды так меня ударил, когда я пытался помешать ему играть на проклятой скрипке!
– Лжешь, – отвечаю. Еще одна трещина в фундаменте моей личности.
– Он не был идеальным, как бы тебе того ни хотелось. Ты в нем видишь прямо божий дар этому гнилому мирку. А это не так! Своих призраков и скрипку он любил в тысячу раз больше, чем нас! – Тревога за меня сменяется у парня яростью с быстротою молнии.
– Неправда! Ты сам не знаешь, что мелешь! – Что, если с Джессом Черный Человек тоже водит знакомство, как со мною, и нашептывает ему устами папы, как нашептывает мне? Вот прямо сейчас нашептывает…
– Когда я бросил заниматься на скрипке, он со мной две недели не разговаривал, – надрывается мой брат. – Просто перестал замечать. А я был ребенком!
Не знаю, что на такое отвечать. А Джесс давит и давит – неумолимо, безжалостно:
– Он не бросал скрипку, продолжал играть, даже когда точно знал, что причиняет боль и вред тебе. А ведь я ему рассказывал о маленькой девочке с потолка, которая не дает тебе покоя.
Я ошарашена. Ужас холодной мертвой рукой хватает меня за горло. Наверное, раньше надо было складывать два и два…
Папа понимал, что своей скрипкой подвергает меня опасности, и все-таки продолжал играть. Страсть к инструменту была для него важнее, чем благополучие дочери.
Усилием воли отгоняю эту горькую мысль.
– Что ты знал о той маленькой девочке?
– Она являлась тебе в ночных кошмарах. Ты натыкалась на нее повсюду в доме. Часто плакала и жаловалась: мол, у тебя на потолке живет мертвый ребенок. А потом еще осы…
Я содрогаюсь, вспомнив, как отвратительные сетчатые крылышки касались моей кожи, предвещая неминуемые укусы. Глаза наполняются слезами.
– Это была третья сестра, Брэнди. Папина и тети-Инина. Она погибла из-за их отца.
– Чего? О чем ты?
– Тетя Ина мне рассказала. Потому-то папа и был одержим скрипкой. Не хотел отпускать от себя покойную сестренку. – Какая-то отдаленная часть сознания, недоступная даже для Черного Человека, подсказывает: да ведь и ты занимаешься тем же самым. Цепляешься за инструмент, чтобы удержать рядом отца.
Джесс бледнеет, но тут же встряхивает головой.
– Ладно. Ясно. В общем, какая разница? Мертвая сестра. Против нас – живых детей. Он выбрал ее. – Мой брат складывает руки в замок.
А я вновь слышу шепот Черного Человека – и ежусь от озноба и произношу, озвучиваю его ядовитые речи, прежде чем успеваю осмыслить их:
– За это ты убил папу. За то, что, по-твоему, он мало нас любил.
Честное слово, я не собиралась этого говорить, я даже в глубине души не до конца в это верю, но обвинение просто вылетело из меня, как пробка из бутылки шампанского.
Джесса от удивления открывает рот.
– Я не убивал его. Я… только старался спасти тебя. Оградить, защитить… Я не хотел папиной смерти, клянусь. Все только ради твоей безопасности… Мне исполнилось тогда всего тринадцать, Шейди! А по ощущениям – уже на полпути к могиле. Надо было избавить от такой участи хотя бы тебя.