– Избавить? – горько смеюсь я. – И от чего же ты меня избавил?
Уж точно не от папиного бремени. Не от ноши, что свалилась на меня после трагедии. Скрипка и есть эта ноша. Конечно, ноша, как бы я ее ни любила. Теперь – только моя, и больше ничья.
– Я его не убивал, – повторяет брат, и в глазах его – мольба, смешанная с отчаянием. – Только забрал скрипку, когда уезжал гостить к другу на озеро. Не хотел, чтобы отец играл, пока меня нет. А за последствиями проследить было бы некому. И с тобой могло что-нибудь плохое случиться!
«Лжет. Всегда лгал. Фрэнку о Джиме, и тебе тоже, помнишь?» – брызжет слюной Черный Человек.
Мотаю головой, стискиваю зубы. Меня словно разрывает надвое.
– Вранье, – выношу вердикт Джессу. – Ты просто собирался уничтожить скрипку. Ты всегда ее ненавидел.
Джесс заглядывает мне в лицо, и то, что он там прочитывает, решает дело.
– По крайней мере тебя я ей не дам сгубить так, как она угробила его. – Брат, словно ящерица языком, выстреливает вперед рукой и выхватывает скрипку; вырывает ее из моих пальцев. – Надо было еще тогда… – бормочет он, пятясь. – Глядишь, и папа остался бы жив. Но теперь ее последний час настал. – И опрометью припускает прочь.
Вскакиваю на ноги и преследую его что есть мочи, увертываясь от встречных деревьев. Я точно знаю, куда он… Сломанное ребро горит огнем, но мне плевать: брат украл мою жизнь и улепетывает с нею в руках, сейчас утопит!
Если бы намеревался просто разломать, стукнул бы корпусом как следует о любой из сотен стволов, проносящихся мимо нас на бешеном бегу. Он утопит скрипку, как утопил папу! Теперь все встало на свои места.
Скорей-скорей-скорей, больной организм просит пощады, велит остановиться, но мозг отдает противоположный приказ: не сбавляй темпа, скорей, пулей!
Вырываюсь из рощи на открытый заболоченный участок земли у озера в тот самый миг, когда Джесс высоко над головой замахивается скрипкой. Вращаясь по спирали, она взмывает над водами – и камнем падает в них далеко-далеко от берега.
– Нет! – раздается мой отчаянный крик, и боль в ребре – ничто по сравнению с уколом паники, пронзающим сердце.
Не раздеваясь, рыбкой бросаюсь в озеро, плыву, загребаю так энергично, как только способна, но почти сразу начинаю задыхаться, захлебываться, меня словно зыбучие пески тянут ко дну. Ныряю – примерно там, где, если верить глазомеру, плюхнулась скрипка – и все повторяется почти в точности так же, как при моем ночном погружении. На сей раз, однако, зарывшись в ил, мои пальцы сразу нащупывают твердый деревянный каркас. С адским «уфф!» выстреливаю на поверхность, от боли в ребре сводит челюсти – однако, умудрившись сделать вдох, ухожу под воду снова. Плевать, что сводит грудь и конечности! Черный Человек в моей голове истерически хохочет.
– Шейди! – кричит Джесс.
Он подгребает ко мне, хватает за шиворот и начинает буксировать к берегу, хотя я отбиваюсь, брыкаюсь что есть мочи, брызгаюсь и чуть ли не кусаюсь – лишь бы до скрипки не дотянулся. Скорее утопну, чем выпущу ее!
Он вытаскивает на берег сначала себя самого, потом меня, и я, прижав насквозь пропитанный влагой инструмент к груди, валюсь в заросли травы.
– Прошу тебя, Джесс, умоляю! Она нужна мне!
Брат поднимается на ноги и смотрит на меня, загораживая головой солнце.
– Ты только что чуть не погибла, Шейди. В точности так же, как погиб он. И все ради гребаной скрипки! – Рыдания так и рвутся у него из груди.
Это правда – она уже имеет надо мной столько власти. Но Черный Человек не заткнется от праздного лежания кверху пузом на бережку. И вообще, какая разница? Всё бледнеет перед лицом страшного факта: Джесс виновен в смерти отца. Джессу надлежит сейчас держать ответ за свои действия, а не мне!
– Что ты сотворил с папой? Как подстроил аварию? Я точно чую – там без тебя не обошлось. Не было никакого оленя на дороге! – голошу я, мелко подрагивая со скрипкой у груди. Вот почему он покорно дал себя подставить, безропотно сел за чужое преступление! Потому что, как выразилось привидение Джима, «виновней многих, кару заслужил». Да с собственных губ Джесса там, в «малолетке», уже готово было сорваться признание – я сама не захотела слушать! Но брат все-таки успел сказать: мол, «горя и бед, что я натворил, уже хватит на целую жизнь», и еще: «совершил нечто такое», чего я ему никогда не прощу.