Брат оборачивается. Каждая черточка его лица искажена страданием.
– Не обманешь? Обещаешь? Только один раз?
– Клянусь. Всем сердцем клянусь.
Даже не знаю, ложь это или нет. Джесс – тоже.
– Сию минуту, здесь?
Энергично мотаю головой. Если пустить скрипку в ход прямо сейчас, когда неизбывное, свежее горе так и гудит во мне, наполняя до краев, словно воды, в которых нашел смерть папа, можно перебудить всех духов в лесу до единого. Против такого и Черный Человек не устоял бы.
– Сегодня я слишком устала.
Вместе ковыляем через рощу. Руки Джесса крепко сжимают гриф.
– Скрипка пока останется у меня. До тех пор, пока ты не будешь готова исполнить ее лебединую песню. Я потерял его. Тебя я так не потеряю. Ни за что.
Кажется, мучительный наш поход не кончится никогда. Но в конце концов стена деревьев все же обрывается, и перед нами – знакомый двор перед трейлером. Арендованная машина припаркована рядом – ну да, я и забыла, ведь на ней мама привезла Джесса домой. У порога мой брат останавливается в нерешительности – будто боится увидеть ее во второй раз за день.
Я протискиваюсь мимо него и вхожу первой. Мама поднимает глаза и удивленно распахивает их при виде моей жалкой, промокшей насквозь и облепленной грязью фигуры.
– Мама… – зовет из-за моей спины брат, как-то весь съежившись. – Мама! Извини меня. Прости. Я должен был все рассказать раньше. Намного раньше. Но… – Голос его срывается.
Она быстро пересекает комнату и заключает его в горячие объятия. Такие, словно Джесс восстал из мертвых и надо держать его крепче, чтобы снова не сполз в мир теней.
– Прости. Прости. Прости, – скулит он ей в плечо.
Мама воркует, успокаивает его, укачивает, как малое дитя, ожидая, когда вытечет вся, без остатка, печаль – неудержимая, огромная, почти бескрайняя… Не отпускает, пока слезы и сопли не заливают ей всю блузу, а все тело не прекращает дрожать, будто промерзло до костей.
И только потом она чуть отступает назад и накрывает рукой щеку сына.
– Я тебя не виню, сынок. Может, ты и не лучшим образом повел себя, но молотка в руки не брал. Твоя совесть чиста.
Я порываюсь спросить, известно ли ей, что из-за Джесса погиб папа, но сразу по глазам вижу: известно. Она знает о Джессе все.
И прощает.
Как простила бы и меня, окажись я на его месте.
Только вот я на своем месте. Меня не было там, на озере.
С трудом поднимаюсь на ноги, бреду в ванную и захлопываю за собой дверь.
Глава 30
На следующее утро солнечный свет ярко освещает зеленые поля вдоль дороги, идущей от нашего трейлера: полевые цветы из-за колючего плетня, которым они огорожены, будто вспыхивают искрами. А небо – как сочная мякоть джорджийского персика, густо-оранжевая посередине и нежно-розовая по краям. Просто удивительно: как это природа умудряется оставаться такой равнодушно-прекрасной, когда в моей в жизни разворачиваюся ужасы.
Однако стоило мне только выйти в поле, я сразу натыкаюсь на нечто вполне соответствующее настрою, нечто темное, искривленное – совсем как тоска и злость, объявшие все мои внутренности. Ну, конечно же, – это мое дерево. Теперь все на своих местах. Раскуроченный молнией мертвый дуб – самый подходящий товарищ для девушки, чей отец кормит червей в могиле, а мрачные семейные тайны продолжают лезть и лезть из этой могилы наружу, словно мухи на мед. Для девушки, готовой убить собственного брата ради скрипки, которую он хочет у нее отнять. А что? Я, кажется, вполне в состоянии пойти и на такое. Всю ночь мне нашептывал об этом Черный Человек, раза два я даже порывалась встать, чтобы забрать инструмент немедленно, но удерживалась – оставалась лежать, чтобы не ослушаться папиных указаний с того света.
В общем, все мои чувства смятены и расползаются в разных направлениях, как тараканы. Где правда, где ложь – уже решительно непонятно. Из-за Джесса погиб папа. Если бы он не украл скрипку, отец все еще был бы с нами. Однако раз он умыкнул ее – по крайней мере отчасти ради меня, – выходит, тут есть доля и моей вины! В общем, все так или иначе запятнаны, причастны, замешаны в этом деле. И мама – потому что закрывала глаза, не желала ничего видеть и знать. И тетя Ина – поскольку хранила папины темные тайны даже после его ухода из жизни. А уж сам папа – виновней всех: дал такую волю своей скорби, что разорвалась завеса между мирами, открылась зияющая дыра, через которую призраки теперь шастают туда-сюда, как почтовые голуби, выпустил на волю Черного Человека, позволил ему третировать, преследовать и мучить нас. Он продолжал играть, проливать свою музыкальную магию, даже отдавая себе отчет в том, как это опасно для меня. Такое трудно простить.