Мне удается даже четко засечь момент, когда мои слова достигают цели. Волна облегчения омывает папино лицо. Дух падает на четвереньки, вся вина и боль как бы разом отлетают, покидают его.
И мы снова переносимся из ненастья в поле на тихий чердак. Грозные колдовские чары Черного Человека почти развеялись. Это был его последний козырь, и он – бит.
Чудно́. Раньше я думала, что если когда-нибудь решусь выступить против Чудища, если найду в себе такую силу и смелость, то шанс победить, разорвать его на клубы мрака, стереть в пыль и развеять по ветру мне даст только музыка. Воображение рисовало картины эпической битвы, формально бескровной, но не менее жестокой, чем на настоящей войне.
А оказалось – этим Черного Человека не возьмешь.
Теперь ясно: уничтожить его можно, лишь… отпустив.
Теперь, когда я вернула себе полную власть над скрипкой, можно снова перейти к «Я улечу».
Лица папы и тети Ины в мерцающем пламени свечей смягчаются, освобождаются от следов ужаса и ненависти, смертной любви и тоски.
Теперь мне открылось все. Я точно знаю, что надо делать. Курсы усмирения Черных Людей мною окончены.
– Произнесите его имя. Вслух, – призываю я своих самых родных людей, живую и мертвого. – Пусть предстанет в истинном обличье.
Нам остается только превратить его на минуту-другую в обыкновенного человека – точнее, в обыкновенное привидение, чтобы полностью очиститься от страхов, питавших чудовищное воплощение.
Больше я тут рассчитывала на папу, но, к удивлению, на мой призыв откликается дрожащий голос тети:
– Джордж. Джордж Стивен Кроуфорд. Так его звали все. Ну а мы – папой.
Черный Человек, разросшись к тому моменту до слишком больших для такого тесного помещения размеров, перестает копошиться. Замирает.
Тогда тетка заговаривает непосредственно с ним:
– Из-за тебя погибла моя любимая, незабвенная сестричка. Ты был нам отцом-мучителем.
– Но при этом – всего лишь обычным человеком, – подхватывает папа. – Жалким, мрачным и унылым. Тебе нет места в нашей семье. Ты лишился права называть ее своей.
Контуры фигуры Черного Человека как будто становятся четче, яснее под градом открытых обвинений со стороны дочери и сына. Еще минута – и я узнаю́ его. Это он – призрак, носивший при жизни одну со мною фамилию. В моих жилах течет его кровь…
Джордж устремляет взгляд на папу.
– Ты явился дать мне прощение? – В его насмешливом голосе слышна характерная хрипотца курильщика.
– Твоим поступкам нет оправдания и прощения, – отзывается папа. – Но и горячая ненависть с нашей стороны – слишком большая для тебя роскошь. Мы отпускаем тебя. Хоть на небеса, хоть в преисподнюю, хоть в свет, хоть во тьму – мне все равно. Ступай куда сможешь. Отныне ты не будешь мучить и преследовать живых.
Джордж оборачивается к дочери.
– И ты тоже отпускаешь, Ина? После всего, что я у тебя отнял?
Такого взгляда я никогда не видела у тети Ины раньше. Глаза ее горят кровожадным, убийственным огнем. Ей словно хочется сомкнуть руки на его шее и душить, душить… Но невозможно – он мертв, он за гранью ее досягаемости.
– Не так много отнял, как думаешь, – глухо, но храбро и решительно возражает она. – Но и того тебе не удержать. Я отмою, очищу от тебя этот дом. Клянусь: сотру всякую память о тебе с лица земли. Надеюсь, ты обратишься в ничто, в дуновение ветра, взметнешься потоком воздуха и сгоришь на солнце. И не будет тебе места в загробных мирах ни вверху, ни внизу, одна лишь пустота, небытие. Даже хуже небытия. – Тетя сплетает руки на груди. – Потешать твой призрак – больше не мое дело.
Вся темень давно уже сошла с Джорджа. Отлетели осы. Оставшееся имеет жалкий вид. Печальный, опустошенный, изможденный старик, едва ли тянущий на звание человека. Теперь он смотрит только на меня.
– Я никогда не хотел быть чудовищем.
В самой середине его души угнездилось адское изнеможение, неизбывная усталость от себя, застарелых скорбей, мира, где ему приходится против воли странствовать. Я отчетливо вижу это.
– Тогда не будь им. Ты причинил людям очень много горя. Попытайся хоть что-то исправить. А теперь иди. Отправляйся на покой, если, конечно, где-нибудь есть покой таким, как ты.
Джордж молча кивает. Весь боевой запал Черного Человека улетучился. И неудивительно: в сущности, собственной силой он никогда не обладал, а черпал ее день за днем лишь из нашего страха, нашей ненависти, нашей бездонной скорби. Теперь же ее даже на прощальную речь не хватит. Монстр исчезает. Как будто свеча потухла.