– Правда? – Этого я не ожидала. От удивления даже смягчаю тон, и Сара, уловив это, как будто воодушевляется, преисполняется надеждой.
– Ну да. Или – или! – когда-нибудь можно и вчетвером попробовать. Посмотреть, как получится.
Тут у меня совсем челюсть отвисает.
– А как же Роуз?
Подруга с улыбкой легкого замешательства пожимает плечами. На щеках появляются ямочки.
– Прошло и быльем поросло.
– Ну не знаю… – говорю со смесью радостного волнения и боязни. О команде-то о такой каждый только мечтал бы, но как насчет… меня и Седара? Не изменит ли Сара своего отношения к делу, когда выяснит, что нас с ним связывает не только музыка?
– А мне казалось, тебе этого очень хочется. – Сарина улыбка на глазах тускнеет, брови сдвигаются, боль проступает в каждой черточке. – Вот и сказала поэтому: если тебе так важно… Я… Я не хочу тебя терять. То есть – как друга! – торопливо добавляет она. Но взгляд говорит, что не только как друга.
– Ладно, идет. – Решительно пробиваюсь сквозь все колебания и смятение. – Идет! Давайте так и сделаем!
И вот опять передо мною родная улыбка с ямочкой, и чем больше я любуюсь этим зрелищем, тем сильнее жалею, что не ее обладательницу целовала вчера вечером. Седар мне нравится, но Сара… Я так долго мечтала о ней, мечтала быть вместе.
– Затусим на выходных? – Она делает вид, что срочно понадобилось оторвать отставшую нитку с футболки.
Если я не нарушу обещания, данного Джессу, и не стану доискиваться скрипки, мне определенно понадобится какое-то занятие, чтобы унимать постоянные тревоги. Что-то, чтобы их заместить. И тут не придумаешь ничего лучше нормального, обычного – словно ничего не случилось ни между нами, ни вообще – общения с Сарой.
– Мне, наверное, придется с сестренкой сидеть, но приходите ко мне с Орландо! Кино посмотрим. – Сквозь массив боли, злости и гнева, терзавших меня всю неделю, вдруг прорастает крохотное зернышко надежды. Может, у нас еще что-то получится? У нас с Сарой…
Радостная усмешка все еще играет на моем лице, когда после уроков я захлопываю за собой входную дверь трейлера, но мама… мама поднимает взгляд от мобильного, лежащего у нее на коленях, и я вижу в нем новое, пока незнакомое мне горе – что-то еще, помимо тоски по Джессу. И зеленый побег от моего зернышка вянет, отмирает.
– Ну? – только и в силах произнести я. Сердце холодеет.
Мама не сводит с меня глаз.
– Я сегодня говорила с государственным защитником.
Ну все. Надежда угасает во мне окончательно. Помню, один мальчишка в школе как-то пнул меня кулаком в живот, и из легких словно сразу вышел весь воздух: упала на землю и лежу – не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Так вот, теперь ощущение возникло точно такое же. Падаю на диван.
– И что он сказал?
– Джессу предлагают сделку с правосудием. Он признается в убийстве – и идет под суд как несовершеннолетний.
– А если отказывается?
– Тогда обвинят по взрослой статье и потребуют максимального срока.
Моя ладонь взлетает к раскрытому в немом крике рту, мысли путаются в безумном вихре.
– И что советует адвокат?
– Он считает – Джесс виновен, поэтому, конечно, рекомендует соглашаться. Однако видишь ли, в чем дело: как только твоему брату исполнится восемнадцать, его все равно тут же переведут из воспитательной колонии в обычную тюрьму. Так что никаких гарантий безопасности, даже относительной. – Мама ёжится, будто ей зябко, хотя зябко в трейлере посреди Флориды не бывает.
– И что собирается делать Джесс, ты не знаешь?
– Я на его месте приняла бы такие условия.
– Но он никого не убивал! – кричу я. Может, если все время повторять это достаточно громко, удастся хоть себя убедить?
– Ш-ш-ш, сестру разбудишь. – Она устремляет взор в конец коридора.
– Ты что, тоже ему… не веришь?! – Умоляю, скажи, что веришь. У-мо-ля-ю!
Мама опускает веки. Измученная старуха, древняя, как сама Земля…
– Не знаю. Честно, не знаю. Ни одной матери в мире нелегко поверить, что ее сын способен на такое. Но Джесс давно отбился от моих рук. Мы не были близки. В нем много злости. И мало самоконтроля.
Да. Держать себя в руках он не мастер. Кеннет шепнет что-то на ухо – и Джесс слетает с катушек. Как струна внутри лопается. И тогда уж лупит, не глядя, наносит удар за ударом. Головой об пол бьет.
В нашем детстве, до папиной смерти, брат был другим. Мягким, ласковым. Даже нежным. Чаще я обижала его, чем он меня. Одно из моих ранних воспоминаний: сижу на крыльце нашего старого дома и горько плачу: коленку ободрала, а Джесс обнимает меня за плечи и дует туда, где жжет. А теперь, много позже, к этой картинке добавилась другая. Я ее, правда, не видела, но стряхнуть с себя не в состоянии: руки Джесса сжимают рукоятку молотка. Зрачки расширены. Боёк по дуге опускается со свистом.