– Ну и? – дерзко спрашиваю, хотя пружина в животе сжалась так туго, что трудно дышать.
– Ну и он видел у Джесса на руках кровь. То есть тогда электрик решил: это краска, но теперь, поразмыслив и вспомнив хорошенько, уверен, что кровь.
Я вскакиваю на ноги и с треском отодвигаю стул.
– Нет! Этот человек ошибается. Или лжет. Джесс бы никогда… – К горлу подступают рыдания.
– Извини, детка. – Фрэнк тоже встает и кладет руку мне на плечо. Я резко стряхиваю ее.
– Уходи. Уходи, пожалуйста. – Вперяю взгляд в дверь. – Мне надо готовить Хани ужин. Ей скоро спать ложиться.
Фрэнк в который раз вздыхает и собирается восвояси.
– Я всегда старался поддерживать Джима, ты сама знаешь. Старался поступать с ним по справедливости. С ним это было почти невозможно, но я правда прикладывал все усилия. Есть такие люди – сами лезут в петлю. И не успокоятся, пока не залезут.
– Да. Это точно, – говорю. – Пока. Увидимся. – И закрываю за ним дверь.
Наверное, следовало как-то… помягче с ним, но ничего не могу с собой поделать: все мысли только о Джессе и крови на его руках. О Джессе и новой убийственной улике против него. И о том, что еще один человек, и человек хороший, уверен: я зря выгораживаю брата. Еще об одном голосе против моего доверия к нему.
Когда возвращается мама и сразу идет к себе переодеваться, я рыбкой ныряю под кровать, выхватываю оттуда скрипку, сую под мышку и – скорее в рощу, подальше, подальше от нашего трейлера.
На таком расстоянии Хани ничто не грозит. Или, по крайней мере, мне необходимо убедить себя в этом, поскольку дальше удерживаться от игры на этой скрипке я не могу, ради себя ли, ради злого духа – не важно. На самом деле – ради Джесса. Моего брата.
Папа ведь не сказал, что я никогда не должна брать ее в руки. Он сказал – «пока не готова». Но если Джесс ждать не может? Это единственный способ ему помочь! Отстегиваю замочки. Поднимаю крышку. Деревянный корпус поблескивает в угасающих лучах солнца. Замираю.
Бережно-бережно, как хрустальную, вынимаю скрипку и поднимаю к груди. Сердце колотится бешено, пальцы дрожат. Настраиваю инструмент. В голове одна мысль: никто после папы не касался этих колков, этого смычка. Они хранят его тепло.
Все готово. Пора начинать. Еще не поздно… Еще есть возможность поскорее сунуть непредсказуемое сокровище обратно в футляр, застегнуть. Но нет – делаю глубокий вдох и провожу смычком по струнам.
И ноты изливаются темно-бурой рекой, уносящей прочь несчастную утопленницу. У меня перехватывает дыхание. Играю «Двух сестер» в точности на папин манер – словно впитываю в себя до капли весь страх и горечь той, что ушла под воду, и до капли же позор убийцы. Мелодия выходит прекрасной и чарующей – такой, как надо.
Я готова к налету пчел или к чему похуже, но нет, все нормально – спокойно добираюсь до конца мелодии. Она улетает в лес, растворяется там, затихает – и ничего не происходит. Как обычно, когда заканчиваю я, вступают цикады, солнце садится, привидений нигде не видно и не слышно. Что ж, ведь и к папе они не на каждый «концерт» слетались. Наверное, тут есть какой-то секрет, и скоро я его узнаю. Должна узнать.
В кармане тренькает мобильный – сообщение от Сары. Очевидно, Орландно применил к ней всю свою боевую миротворческую магию.
На днях побренчим? Хочешь – зови Седара с Роуз.
Даже представить не могу, каких мук ей стоило такое написать – переступить через себя, согласиться на состав моей мечты, который неизбежно причинит ей боль. Уже одних воспоминаний о Роуз будет достаточно, а тут еще мы с Седаром… В общем, это точно самый бескорыстный и самоотверженный Сарин поступок за всю историю нашего знакомства. Большинство людей, может, и не усмотрят в нем ничего особенного, но поверьте, для нее такая уступка – великая жертва. Мне даже приходится слезинку с глаз смахнуть. Нет-нет, сейчас не время для сентиментальной слабости. Слишком многое на кону. Цель одна: научиться играть на папиной скрипке таким образом, для какого она предназначена. И вызвать дух Джима. Любой ценой, невзирая ни на какие риски.