В понедельник утром Кевин повёз меня в лицей. Немного сонный, я сидел на заднем сидении автомобиля и переживал по поводу того, что сегодня в обед отец возвращается из командировки. Он прилетит, когда я буду на занятиях, и вечером мы всей семьёй усядемся за ужин. Я был уверен, что Сильвия и Гедеон доложили ему о событиях последних двух дней.
По случаю его приезда Сильвия предложила после обеда встретиться у магазина мужской одежды и подобрать мне новые рубашки. У меня не было никакого желания тратить свободное время в примерочной, сменяя рубашку за рубашкой, а если ей ещё вздумается присмотреть мне новые брюки, то мы точно могли застрять там часа на три. Я не любил хождение по магазинам и оттягивал эти поездки как мог. В отличие от меня, Сильвия получала большое удовольствие от того, что руководила консультантами (они кружились вокруг неё, как рабочие пчёлки вокруг главной матки), подбирала мне костюмы, трогала ткани, уточняла размеры (она носила с собой сантиметровою ленту и постоянно снимала с меня мерки, словно личный портной, приговаривая: «Господин Готье, вы слишком быстро растёте»), обсуждала бренды, тренды, принт, крой и фасон. В то время, когда я большую часть времени стоял в примерочной, механически застёгивая и расстёгивая пуговицы, раздражаясь, почему в моду на постоянной основе никак не войдут рубашки на молнии, Сильвия умудрялась подружиться со всеми менеджерами и консультантами в радиусе ста метров. Возможно, поменяйся мы с ней местами, я бы тоже любил ходить по магазинам, если большую часть времени мне нужно было бы сидеть на мягком диванчике, попивать хороший кофе или коктейль и говорить: «Ой, нет, господин Готье, это не ваш цвет», «Эта рубашка вас полнит», «Может, подойдёт на размер поменьше…» или «Давайте взглянем на рубашку пастельного оттенка».
Я тяжко вздохнул, и Кевин улыбнулся мне в зеркале заднего вида. Я натянул вымученную улыбку в ответ.
— Господин Готье, у меня всё не было случая с вами поговорить и извиниться, — нерешительно произнёс он. Я не сразу понял, что он сказал, продолжая думать о ненавистном походе по магазинам, который мне предстоял.
— За что? — Если мне не изменяет память, у Кевина не было поводов чувствовать за собой вину, тем более передо мной.
— Вы позвонили тогда утром, и я собирался за вами, но господин Гедеон сказал, что вас заберёт.
— Пустяки. — Я искренне улыбнулся ему. — Ты ни в чём не виноват.
Кевин с облегчением посмотрел на меня и вернулся к дороге. Он был полукровкой, как и все работники в нашем доме. Мне было лет десять, когда Кевин устроился моим водителем. Помню, что в первые дни я с интересом разглядывал его рыжие волосы. Они так отличались от всего, что я привык видеть. В то время я стеснялся с Кевином заговорить (да что там заговорить, я стеснялся показаться ему на глаза), поэтому ходил за ним по пятам, сохраняя, как мне казалось, безопасную дистанцию, смотрел исподтишка, с любопытством изучая этого рыжего незнакомца.
Однажды он завернул за угол, направляясь в домик, где мы хранили всякую всячину, типа лестниц, старых велосипедов, садовых ножниц, граблей и лопат. Я ринулся за ним, боясь упустить. Мне так нравилось играть в шпиона и следить за ним, что я упустил тот факт, что Кевин давно заметил меня и бессмысленно наматывал круги вокруг дома, чтобы развлечь. Когда я завернул за угол, он внезапно появился перед мной.
— Бу! — крикнул он и рассмеялся громким заразительным смехом. От испуга я вскрикнул и упал. Кевин протянул мне руку и, посмеиваясь, сказал: — Господин Готье, я с удовольствием поиграю с вами, но вам пора на обед.
В моём классе учился Леон Кагер, как и близнецы Брум. Из всех папиных друзей, чьи дети могли быть моими потенциальными товарищами по шалостям, Леон был наиболее подходящей кандидатурой. С виду худой, словно его кормили в последний раз в прошлом месяце, Леон был выносливым и сильным. Он занимался балетом с пяти лет. Его обманчивая хрупкость не раз играла с ним злую шутку. В детстве Леон часто становился жертвой насмешек со стороны старшеклассников, но никогда не жаловался и не подавал виду, что его это как-то задевает. Старшеклассники толкали его в коридоре, пинали рюкзак, а в столовой нелепо изображали балетные па, как только Леон появлялся с подносом. Он иногда отсутствовал на занятиях из-за ежедневных тренировок, репетиций своих партий и выступлений. В силу забитого графика и отличной физической формы его освободили от всех спортивных занятий и мероприятий в лицее. В этом я очень ему завидовал.
Впервые я увидел его на сцене, когда мистер Кагер, его дядя, пригласил всех в Королевский Театр. Мама с Габриэллой были в таком восторге, что мы приехали аж за час до начала. Отца не было с нами, он обещал подъехать ко второму акту. На первом этаже театра открылась выставка фотографий истории балета, которую с большим энтузиазмом рассматривала мама, утянув за собой Гедеона. Габи попросилась за кулисы, я не знал, осуществима ли её прихоть, но когда сестра чего-то хотела, она была очень настойчива. Мы отправились с ней блуждать по зданию.
Прошло полчаса, прежде чем мы увидели артистов театра. Габи открыла рот от восхищения. Девушки в костюмах поправляли макияж, щебетали, смеялись, повторяли движения. Почти все были чистокровными. То тут, то там стояли шумные компании светлых макушек. Повсюду витал запах духов и лака для волос. Они нас не замечали и были увлечены подготовкой к выступлению. Мне пришлось приложить усилие, чтобы оттащить Габриэллу оттуда.
Мы прошли дальше, и в одной из комнат внезапно раздался громкий треск, словно что-то громадное разбилось вдребезги. Габриэлла испуганно прижалась ко мне. Полукровки-работники подскочили и ринулись к приоткрытой двери.
— Мистер Кагер, пожалуйста, успокойтесь.
— Нет, нет, нет. — Леон, мой одноклассник, вырывался из чужих рук. Он был в костюме и сегодня должен был играть сольную партию в постановке. — Мне нечем дышать…
Кажется, он опрокинул большое зеркало. Повсюду валялись осколки.
— Воды! — крикнула девушка, отталкивая нас, — У кого-нибудь есть бумажный пакет?
Я взял Габи за руку, и быстрым шагом мы покинули это место. Габриэлла очень переживала за Леона, но, к нашему облегчению, он прекрасно выступил и сиял на сцене. Чуть позже я узнал, что у него бывают панические атаки перед выступлениями.
Когда прозвенел звонок, в класс вместе с преподавателем вошёл Леон. Он опустил голову, как провинившийся мальчишка. Леон выглядел бледным как полотно. Светлые волосы упали на глаза, но я даже со своего места видел тёмные круги под глазами. Его шея была обвязана медицинским бинтом. Преподаватель что-то шепнул ему на ухо, и Леон, не поднимая головы, прошёл и уселся на своё место рядом со мной. У нас были раздельные парты.
Химия тянулась со скоростью престарелой улитки. Я то и дело смотрел на свои наручные часы, мысленно подгоняя минутную стрелку. Леон завозился сбоку, и, когда преподаватель отвернулся, выписывая очередные непонятные мне формулы, на мою парту приземлился сложенный лист бумаги. От скуки мы оба, бывало, переписывались на уроках.
Я тихо развернул записку. У Леона был аккуратный («девчачий» сказал бы Скэриэл) почерк.
«Это правда, что Гедеон избил Оскара?»
Я посмотрел на Леона, но тот с усердием решал химическое уравнение в своей тетради.
«Откуда ты узнал?» — зачеркал я в ответ. Мой почерк был с большим наклоном вправо, вытянутые буквы, как будто они тянулись к краю листа.
Я положил лист на его парту.
Ответ пришел молниеносно, я даже не успел переписать с доски ни строчки.
«Бернард растрепал».
Бернард жил по соседству с Оскаром, поэтому всегда был в курсе событий жизни семейства Вотермила. Я не хотел продолжать этот разговор и сменил тему, зная, что Леон не любит обсуждать свои травмы.
«Что с твоей шеей?»
«Ничего серьёзного, плохо растянулся на тренировках».
«Ок».
Как я и думал, Леон не продолжил нашу переписку.
На истории мы работали парами и обсуждали упадок Франции, революции и предпосылки к появлению Наполеона во главе страны. Леон был сегодня непривычно тихий. Мы больше не переписывались, и поэтому единственным утешением на занятиях была Оливия, которая сидела на первой парте.