— Всем добрый день, — кивнула Оливия.
Леон незаметно (надеюсь, что так оно и было) толкнул меня в бок.
— Добрый, — кивнул я в ответ, затем откашлялся и предложил: — Чай, кофе, может, сок?
Лора стояла поодаль в ожидании указаний.
— Нет, спасибо, — ответил Оливер.
— Если можно, стакан воды. — Оливия повернулась к Лоре, отчего та смутилась и уставилась в пол.
Мы поднялись наверх в полной тишине. Из меня был ужасный хозяин дома, я не знал, как развлечь гостей и о чём с ними говорить. Чувствовал себя полным профаном.
Обычно в таких делах всем заправляла мама. Она умело развлекала гостей, могла разговорить любого, искренне улыбалась и живо отвечала даже на самые скучные вопросы, словно весь вечер только и ждала их. Гедеон тоже свободно держался, вёл себя по-хозяйски дружелюбно, если ему нравился собеседник.
В то время, когда я был серой мышкой на званных ужинах, прятался за чужими спинами и неумело поддерживал разговоры, отвечая так, как будто меня впервые вывели в свет, Гедеон чувствовал себя как рыба в воде, стоило ему только появиться на мероприятии. Он не нуждался в том, чтобы первым подходить к гостям и заводить разговоры. Его всегда окружали люди. Гедеон с уважением относился ко всем, но мог уйти от разговора и первым покинуть собеседника, если чувствовал, что тот переходит черту. Я часто видел, как он жёстко отвечал одногодкам, если те начинали обсуждать состав старейшин или политические движения. У Гедеона были чётко сформулированные политические взгляды, и он всегда их отстаивал.
Я ничего не знал о личной жизни Гедеона. Была ли у него когда-нибудь девушка? Нравился ли ему кто-нибудь? Брат не реагировал на флирт представительниц прекрасного пола, словно тех и вовсе не существовало в радиусе пяти метров. Всё, что я понял, наблюдая за ним на многочисленных банкетах, это то, что Гедеону больше нравилось общаться с друзьями отца, с теми, чьё мнение он уважал.
Иногда к нему подходил Бернард Дон с недовольной миной, держа в руках стакан с соком (было видно, как он хочет присоединиться к старшим и взять бокал шампанского, но возраст не позволял), и болтал с Гедеоном. Чаще всего они обсуждали Академию. Но их беседа всегда быстро прерывалась появлением Оскара.
Как я уже говорил, мне было неизвестно, что такого совершил Оскар, что вынудило брата вычеркнуть его из друзей, но мог только восхищаться тем, с каким рвением и упорством Вотермил все эти годы пытался заговорить с Гедеоном. Но пока безуспешно.
Когда мы днём ранее списывались с Леоном, Оливером и Оливией, то я надеялся, что мы соберёмся у кого-нибудь из них (сознаюсь, я не хотел приводить их в свою комнату, это было слишком личное для меня), но у Леона дома находился дядя, у близнецов родители. Я хотел было возразить, мол, и что? У вас дома не меньше моего, разве мы не можем поработать над проектом в одной из дальних комнат?
В конечном итоге мы собрались у меня, потому что отец должен был уехать с утра на работу. Я волновался, что за завтраком Гедеону не понравится известие о том, что ко мне после обеда придут гости, но он ответил, что у него полно дел, его не будет дома, а значит, всё равно.
— Чувствуйте себя как дома, — проговорил я, пропуская одноклассников в комнату.
— Тут мило, — отозвался Леон, с интересом рассматривая книжные полки. — Смотрю, ты больше по русской классике.
— По классике в принципе, — пожал плечами я.
— Могу я присесть? — спросила Оливия, указывая на мой стул у письменного стола.
— Конечно, присаживайтесь где вам удобно.
Помимо привычной обстановки в виде шкафов, кровати, телевизора (который я практически использовал только для игр на PlayStation) и письменного стола у окна, я позаимствовал из соседних комнат ещё три стула с расписными спинками и круглый стол.
Первые пять минут мы потратили на неловкое блуждание по моей комнате: рассматривали книжные полки, где Леон оценил книги по искусству, Оливия — английскую классику, а Оливер присвистнул при виде Толкина.
В дверь постучались, и Лора вошла с подносом, на котором стоял высокий стакан воды и лежали салфетки. Она подошла ближе к столу, осторожно обходя Оливера, но тот, к моему удивлению, недовольно скорчил лицо и отошёл на пять шагов в сторону, словно само присутствие Лоры в комнате оскорбляло его. Я оглянулся и заметил Леона: мы оба выглядели растерянными. Оливия потянулась за стаканом и вежливо поблагодарила Лору.
Когда мы уселись, каждый взял себе по листу бумаги и ручке, которые я предложил раньше, и мы устроили мозговой штурм.
— Как насчет того, чтобы рассказать о Людовике XVI? — спросил Леон без малейшего интереса.
— Он скучный, — ответил Оливер.
— Почему? — Леон принялся рисовать цветы на листе. Он рисовал лучше всех нас. В начальной школе Леон часто участвовал в конкурсах рисунков.
— Ну, как тебе сказать, — начал Оливер. — Мне не нравится Людовик XVI, он трус, который сначала не мог усмирить своих приближённых, а когда дело запахло жареным, попытался сбежать от народа.
— То, что он тебе не нравится как личность, не значит, что он скучный, — ответил я. Леон улыбнулся мне в знак благодарности.
— Я рассчитывал, что мы возьмём кого-нибудь поинтереснее: Марата или Робеспьера.
— Как тебе Мария-Антуанетта? — ехидно спросила Оливия у брата.
— Пожалуйста, никаких королев, Ви.
Я бросил быстрый взгляд на близнецов и уткнулся в свой лист бумаги. Впервые услышал, чтобы Оливер так называл сестру. Возможно, это были их личные сокращения, например, я называл Габриэллу — Габи, в то время как Скэриэл звал её Биби.
— Может, проект сделать о Дантоне? — нерешительно предложил я.
— Дантон? — Оливер задумчиво уставился на меня. — «Разве можно унести Родину на подошвах своих башмаков?» Давайте про Дантона, он интересный.
— Дантон, так Дантон. Мне не принципиально, — отозвался Леон. — Я не очень люблю политику.
— Я не против, — согласилась Оливия. — Всё равно они все закончили одинаково — на эшафоте.
— Если умирать, то с достоинством. — Оливер повернулся к сестре и улыбнулся. — Дантон показал хороший пример.
— Но было бы лучше не умирать и продолжить революцию. Его все предупреждали о кознях, которые строили за его спиной. Что на это говорил Тибодо? «Он позволил себя арестовать, как ребёнка, и зарезать, как барана», — торопливо ответила Оливия.
— Одни живут ярко и умирают рано, вторые долго живут серой массой, а в историю входят те, кто больше всего успел за жизнь. Я думаю, лучше оставить след в истории, чем всю жизнь прожить в тени других. Дантон был известной личностью, он вёл революцию, его любили, уважали и боялись. Смерть — это только смерть. Вспомни Ахиллеса. Одиссей ему сказал, что есть выбор: доживать свой век в углу, а после смерти люди спросят: «А кто это умер?» или «увековечить своё имя в истории». Выбор очевиден.
— Честолюбие, не более, — отозвалась она.
— Каждый герой в душе честолюбивый мальчишка, — довольно проговорил Оливер, — да и не только герой.
— Лень — двигатель прогресса. Честолюбие — движущая сила в эволюции человека, — добавил я.
— Верно! — Оливер радостно посмотрел на меня, словно встретил родственную душу. — Так что я лучше предпочту добиться чего-то и умереть молодым, чем всю жизнь прозябать на задних рядах.
И мы принялись обсуждать честолюбивых героев, исторических личностей или говорить обо всём и ни о чём. Я вспомнил Александра Македонского, чьё честолюбие и гордость заставляли его сначала превзойти отца, а затем и Геракла. Оливер напомнил про комплексы Гитлера, несостоявшегося художника, но честолюбивого диктатора. Леон поделился историей про Нуриева, который после побега из СССР выступал по всей Европе.
— Давайте вернёмся к проекту, — спустя час предложил Леон. — О!
Кагер удивлённо посмотрел в сторону открытого окна, и я мысленно уже представил, что могло его удивить, точнее, кто.
Довольный Скэриэл наблюдал за нами.
— Мисс, позволите войти? — вежливо спросил он у Оливии, сидевшей ближе к окну. Она издала испуганный писк и отскочила к брату.