«Не так уж она проста, — подумал Джек Смит, — хотя и из простых — грубовата».
Между тем она спустила с плеча мотыгу и, сцепив пальцы на ее черенке, опершись на них подбородком, принялась ему объяснять, что коли уж он отправился в горы, то на вон ту горушку подниматься не следовало, а куда лучше было держать путь до другого пригорка, вон там, где восходить куда легче. Он слушал ее с невозмутимым видом, она казалась вполне безразличной, но, по правде сказать, один стоил другого.
— Что вы делали этой штуковиной?
— Землю мотыжила, — сказала она.
— Ха! — он пренебрежительно фыркнул. — Дайте мне только время, и я в два счета освою эту премудрость. Куда же вы теперь направляетесь?
— Домой, — ответила она.
— А где вы мотыжили?
Она кивнула в том направлении, откуда шла:
— Вон там, внизу.
— Разве вы не в долине живете?
Она покачала головой и указала в другую сторону:
— Мы вон там живем, выше этого места.
Каждый раз, когда она делала резкий поворот, чтобы показать направление, незастегнутый ворот ее розовой кофточки, быстро распахиваясь, открывал сверкающую частицу ее загорелой наготы, и потому казалось, что под кофточкой не было ничего — ни рубашки, ни блузки.
— Что-то я никакого дома отсюда не вижу; далеко вам до него?
— Нет, нет, вот он — сразу же за тем холмом.
Взглянув туда, куда она показала, он увидел тропинку, стелющуюся по кривизне холма.
— А… скажите, вы бы… — начал он, вглядываясь в очертания горы, чья вершина еще была залита солнцем, в то время как часть склонов уже погружалась во мглу.
— Я бы что? — спросила она.
— Вы не напоили бы меня чаем?
— Это можно.
— Значит, я могу к вам зайти как-нибудь?
— Почему же нет!
— В таком случае пошли!
И вот они вместе отправились к ней домой за этим самым чаем. Разумеется, он тут же предложил ей понести мотыгу — не потому, что ему так уж хотелось помочь ей, ведь галантность — всегда сплошное притворство. Она сказала: «Нет, нет», и это тоже было притворством, потому что мотыга — нелегкая ноша, и мало радости, или добродетели, или даже разума в том, чтобы тащить ее на своем плече. Всю дорогу она говорила о себе. Звали ее Люси Коул.
— А вас как звать?
— Всего-навсего Джек Смит.
— А что в этом плохого?
— Да ничего, просто нас так много — самое распространенное имя.
— Вон оно что! Чудак вы, однако, — сказала Люси.
Надо признаться, Джек Смит был человек любопытный.
— У вас своя ферма? — спросил он.
— Да нет, какая там ферма! Всего только клочок пахотной земли, пол-акра, по ту сторону ручья, где мы с вами встретились. Картошка, лук, огурцы…
Свернув вслед за ней на другую тропинку, он увидел невдалеке прилепившийся к склону горы белый домик. В этой гигантской безмерности он был так же мало заметен, как пуговица, оторвавшаяся с рубища бродяги и упавшая там.
— Это и есть ваш дом?
— Стало быть, это он и есть, — промолвила девушка.
— Вы там и живете?
— Ну да, я и мой папа.
Как он узнал, ее отец, каменщик, стал инвалидом, покалечив ноги однажды, когда взрывал скалу; теперь он едва передвигается при помощи палки, а уж работать и вовсе не может.
— Бедный старый чертяка! — вздохнула она и, содрогнувшись, прошептала: — Этот проклятый динамит!
Они жили вдвоем, отец и дочь, в совершенном уединении, но она сказала, что от одиночества они почти не страдают, нет, во всяком случае не так уж сильно; иногда, правда, кажется, будто они оторваны от всего мира, хотя это бывает не часто.
— Пожалуй, летом вы и в самом деле не чувствуете одиночества, — признал он, — но как же зимой, в метель и вьюгу?
— Ну, я не боюсь непогоды, — возразила она, — и потом у нас отличные перины. Это уж и вовсе неженкой надо быть, чтобы в наших местах не прижиться. Да и что тут особенного? Жить можно.
— Смотря кому.
— Хотя бы мне, — отрезала девушка.
Когда они приблизились к дому, три белых гуся подошли вперевалку, вопросительно глядя на них; они напряженно тянули вверх свои длинные шеи, совсем как плохие певцы, старающиеся вытянуть самую верхнюю ноту, но из клювов не вырывалось ничего, кроме шипения; томящаяся на привязи черная коза тоже уставилась на пришельца, пережевывая жвачку. Но обратив на животных никакого внимания, девушка сбросила с плеча мотыгу и, нагнув голову, вошла в открытую дверь дома.
— Голову берегите! — предупредила она.
Убранство комнаты поразило его; на гладком кирпичном полу стояла старинная мебель красного дерева. На стене красовался рождественский календарь, и рядом с ним, над камином, висело охотничье ружье. Колченогий Дигби Коул предавался размышлениям над шахматной доской, на которой были расставлены фигуры.