— Все равно приятно, — сказал Дигби, — а уж он-то знаток во многих этих делах — по самые уши в них увяз.
— Он-то? Старый выпивоха! — Она пренебрежительно усмехнулась и, прежде чем старик успел возразить, закричала: — Пошел вон, Чарли, пошел, пошел! — и угрожающе замахала руками на гуся, который незаметно пробрался в комнату. Все гусиное сообщество сгрудилось в дверях, в то время как предводитель, с флегматичным видом разинув клюв, двигался к обожаемой хозяйке. Отломив корку хлеба, Люси бросила ее прямо в клюв; огромная птица показала тыл и с высокомерным видом присоединилась к своим соплеменникам, которые в полном согласии последовали за нею, чванливо выставив снежно-белую изнанку крыльев.
Джек Смит разделил с семейством Коул вечернюю трапезу, состоявшую из черствого хлеба с сыром, домашних лепешек да миски с вишнями; и в заключение, чтобы было чем запить ужин, Люси подала по большой кружке дымящегося чая. Чувствуя себя теперь вполне непринужденно, Джек Смит стал изыскивать средства, чтобы достичь того, чего в глубине души он желал, или домогался, или, можно даже сказать, страстно жаждал; зачем-то порывшись в своем ранце, как будто надеясь извлечь из него желаемое, он весьма кстати обнаружил там две выпавшие из обертки маленькие дольки шоколада, о которых он совсем забыл. Он молча отломил дольку и передал ее Люси, которая, наклонившись, губами взяла ее из его руки. Он нежно провел кончиками пальцев по ее щеке и подбородку; это не было ни излишне смело, ни нескромно — это было неизбежно. Улыбнувшись, как-то даже вся просияв, Люси, помедлив, поцеловала его руку. И тут он решил высказать то, вокруг чего роились все его помыслы: не смогут ли Коулы приютить его на ночь?
— Ну конечно, — без запинки ответила Люси.
Но папаша Дигби был иного мнения:
— Нет, нет, как это так? Ни комнаты, ни кровати… Нет, ни к чему это.
— Да ему и всего-то нужно, чтоб было где голову приклонить, — возразила Люси.
— Конечно, — сказал Джек Смит, — где угодно, как угодно и всего только на одну ночь. Из-за меня вам не будет никаких хлопот: поднимусь с жаворонками и двинусь в путь.
— Вот уж нет! — запротестовала Люси. — Я не позволю вам вставать ни свет ни заря и беспокоить отца. Он спит внизу, вон в той каморке, — и она показала на дверь, ведущую в крошечный чуланчик. — Лестницу, стало быть, ему уже не одолеть.
Но Дигби продолжал упорствовать:
— Где он будет спать?
— На кушетке, где ж еще! — воскликнула Люси, оглядываясь вокруг.
— Кушетка не место для джентльмена.
— Ну, довольно тебе! — приказала она. — Как-нибудь устроимся.
Джек Смит почувствовал себя обязанным вмешаться:
— Нет, я понимаю, это вас стеснит. Пойду-ка я в Эпплдейл — говорят, там есть трактир.
— Этот гнусный вертеп! — воскликнула Люси с явным отвращением. — Нет, нет, до Эпплдейла десять миль, вы устали как собака, и все такое… Разве не так?
Он сказал, что, как он думает, мог бы уснуть, даже сидя на заборе.
— Какие там десять миль до Эпплдейла! — заспорил старик. — И половины не будет.
— Хорошо, пусть даже пять миль, — снизошла она, — так что с того? Коли человек слаб на ноги, ему все едино — пять миль либо хоть и все двадцать.
Но старика было не так легко убедить, и Джек Смит то и дело вставал с места, делая вид, что вот сейчас, сию минуту распрощается и уйдет, но в глубине души он был уверен, что все обернется в его пользу, и предоставил действовать Люси.
— Ладно уж, — вздохнул Дигби, — но что до постели… И если он воображает… Принимая во внимание…
— Принимая во внимание что? — резко спросила дочь.
— А, так… Да ничего, — сказал он и добавил, как последнее предостережение молодому художнику: — Мы тут ложимся спозаранку.
— И встаете с жаворонками? Что может быть лучше!
— По утрам мы встречаем солнце; так поступает всё в природе — и звери и птицы.
— Ах, да хватит тебе пустословить! Сам ты старый попугай! — фыркнула Люси, убирая со стола и вытряхивая за дверь крошки.
— Но я вполне с вами согласен: «Кто рано встает, тому бог подает», — благоразумно ввернул Джек Смит. — Это старое доброе правило, которое вполне уместно, когда время года позволяет ему следовать.
— Любое время года позволяет, — заметил старый Дигби.
— А как же зимой?
— Ну да, конечно… А только и зимой все едино, — гнул свою линию Дигби, — все едино… Принимая во внимание…
«Принимая во внимание» было излюбленным выражением старика, хотя он и не вкладывал в него должного смысла; скорее это была риторическая фигура или словесная опора, к которой он прибегал, когда намеревался высказать какую-либо здравую мысль; однако чаще всего он спотыкался на этом выражении, да так и застывал, не будучи в силах выпутаться из фразы.