— Нэнна, засучи мне рукавчики, они у меня не держатся.
И вот подруги снова встретились на берегу.
Они приходили сюда каждый день и сидели здесь с полудня до обеда: пили чай из термоса, ели сандвичи с малиновым вареньем.
Было время отлива, и прямо перед ними отступающее море обнажило длинную песчаную косу. Позади зеленело болото, через него тянулась насыпная тропа в деревню. Справа и слева по гребню дюн были разбросаны почерневшие, перекосившиеся кабины, торчали редкие кустики чертополоха, пробившегося даже сквозь камни, валялись скорлупа кокосовых орехов и купальные туфли, отслужившие свой век. Как обычно, няни отпустили детей поиграть на песчаной косе, а сами сидели возле воды, судачили о своем житье, перемывали косточки хозяевам, вспоминали о былых развлечениях и следили, как набегают и бьются о берег волны, как купаются дачники и аккуратный старик фермер гонит с болота под навес скотину на пол-днище.
Нэнна протянула пепперкорновской няне чашку чая.
— «Конечно, мадам, — говорю я, — да только как мне уследить за его галошами, если он то при мне, то без меня бегает, да еще норовит удрать подальше. Поверьте, он так и будет их терять, ведь ему всего-то пять годков, а уж я тут ни при чем, — это все я ей говорю. — А я их не брала. На что они мне? Себе на ноги не надеть, да я и вообще галош не ношу. Не съела же я их!» Хозяйка такая чудная, хоть и настоящая леди. Ой, посмотрите-ка! — вдруг прошептала она.
Пепперкорновская няня оглянулась. Около стоявшей неподалеку купальни сидел человек в красных плавках и, сосредоточенно нахмурив брови, ковырял спичкой у себя в пупке.
— Опять то же самое! До чего мил, верно? — хихикнула Нэнна.
— И зачем он только так делает! — отозвалась ее подруга.
Солнце пекло. От камней шел жар словно от лепешек, только что вынутых из печи: тронь — обожжешься.
— Да, она настоящая леди, из самых что ни на есть аристократов, только вот как до галош дойдет, ничего слушать не хочет.
— Все они такие, — поддакнула пепперкорновская няня. — Вот, к примеру, мой хозяин… Да вы, наверно, о нем слышали: он поет в опере — в Ковент-Гардене, в Альберт-холле и в других тоже. И на пластинках он есть.
— Значит, из артистов?
— Да. Только вот попросите его спеть что-нибудь дома, и знаете, что он вам скажет? Прямо не поверите. Он такой красивый и не очень-то скромный, я кое-что на этот счет знаю. Так вот, он обязательно ответит: «Извините, не могу, не могу. Мне нельзя петь, не имею права. Я связан контрактом. А если желаете — вот перед вами мой черный двойник». И ставит пластинку с собственной записью.
— А что ж тут такого? Все лучше, чем ничего. И какая разница — что сам, что пластинка? — заметила Нэнна и вдруг тихонько добавила: — А этот-то все свое!
Пепперкорновская няня и сама это знала.
Мистер Уоллек был человек уже немолодой, лет шестидесяти, тучный, с волосатыми ногами и бледной кожей. Только лицо и лысина у него рдели от загара. Рядом с ним лежало большое голубое полотенце. Он явно собирался искупаться.
— По-моему, он очень приличный человек, — осторожно продолжала Нэнна. — Приехал за месяц до вас, и, знаете, с ним так просто себя чувствуешь: он такой вежливый, обходительный. И к тому же со средствами.
— Знаю, — последовал лаконичный ответ.
— Он вдовец.
— Знаю, — повторила пепперкорновская няня. — Он торговал вином.
— А теперь ушел на покой.
Пепперкорновская няня снова кивнула.
— Знаю.
— Он немного напоминает нашего дворецкого. Тот тоже очень приличный человек. — Нэнна потягивала чай, рассеянно глядя на волны. — Похож на артиста, только уже давно женат. Правда, детей у них нет.
— У мистера Уоллека тоже нет детей, — заметила пепперкорновская няня.
— Да, нету. Между нами говоря, это неплохо. Ну, что такой человек, да еще в его-то годы, стал бы делать с детьми? Я, к примеру, ни за что бы на такое дело не пошла. Вот уж на что славные детишки Сэлли и Джимми, ничего не скажешь, и если до того дойдет, так я за них жизнь отдам; да только, по правде сказать, и они тоже бывают страсть какие несносные. Ты их холишь, нежишь, кормишь, поишь, а что толку? Да если бы мне больше никогда ни одного ребенка в глаза не видеть, я бы земно создателю поклонилась. И ничуть этого не стыжусь.
Пепперкорновская няня согласно кивнула.
— Собой они хорошенькие, — продолжала Нэнна, — да только такие лживые, такие драчуны — сущие змееныши. С утра до ночи одно мученье. Хозяйка, ее счастье, всего этого не видит, а уж пришлось бы ей самой от них такое терпеть, так она бы прямо… Уж не знаю, что и сказать. А ты их люби да обихаживай. Конечно, я в них души не чаю, но все же, как станут они надо мной изгиляться, такое зло разбирает! Помяните мое слово, не получится из них ничего путного, будь они хоть сто раз аристократы и богачи.