От этой грустной исповеди пепперкорновской няне стало немного не по себе. Ей захотелось утешить подругу.
— На вас это нисколько не отразилось.
В голосе ее прозвучала теплая нотка.
— Ах, что вы! — запротестовала Нэнна. — Разве я прежде такая была! Да, немало мне пришлось настрадаться.
Она смахнула с колен крошки и сидела, погрузившись в печальные размышления. Потом поправила на голове свою странную шляпку и неестественно громко рассмеялась:
— Как это он: «Хочешь стать моей возлюбленной?». Смешно, ей-богу. И до чего старомодно!
Отлив продолжался, и коса совсем выступила из воды. Вся ее песчаная поверхность была покрыта рябью, словно от непривычной наготы ее пробирала дрожь. Дети копались в сыром песке; какой-то чумазый мальчуган в чересчур свободных трусах пытался запустить синего змея, а змей никак не хотел взлетать. Мистер Уоллек вышел из кабины. Теперь на нем были светло-коричневые бриджи и тенниска, а с руки свешивалось голубое полотенце. Он подошел и присел рядом с нянями.
— Ну-с, дамы, я совершил великолепное омовение, просто великолепное.
Пепперкорновская няня налила ему чашку чаю.
— Благодарю вас, Алиса, — сказал он, — вы очень любезны.
— Сахару? — воскликнула Нэнна и протянула ему банку.
— Он пьет без сахару, — поспешно вставила ее подруга.
— Как это я не догадалась, — хитро улыбнулась Нэнна. — У вас же такие прекрасные зубы.
— Что вы, что вы, совсем наоборот, — растягивая слова отозвался мистер Уоллек. — Я теперь вовсе не употребляю сахару. Еще пять лет тому назад мой врач предостерег меня насчет всяких примесей и возможных фальсификаций. И должен сказать, такое воздержание пошло мне очень и очень на пользу. Несомненно, в некоторых вопросах врачи могут дать дельный совет. Просто диву даешься.
Он отпил полчашки.
— Прекрасный чай, прекрасный.
— Налить еще?
— Нет, нет, я не допил. Да и вообще, одной чашки вполне достаточно, благодарю вас.
Он посмотрел на море, потом перевел взгляд на небо.
— Очень милое местечко.
Затем поставил чашку на камни между ног и неожиданно продекламировал:
— Какие прелестные стихи! — прошептала Нэнна.
— К сожалению, я их плохо помню, — продолжал мистер Уоллек, — потому что они написаны на шотландском диалекте.
— Их сочинил Бернс, — пояснила пепперкорновская няня.
— Совершенно верно, — подтвердил мистер Уоллек и одним духом допил чай.
Нэнна мечтательно смотрела, как поблескивают его старательно начищенные ботинки на толстой подошве и густо розовеет не прикрытая одеждой кожа. Даже от вида украшенной пучком волос родинки на его виске сердце у нее сладко млело… Но она тут же очнулась от своих грез: пепперкорновская няня вдруг назвала мистера Уоллека по имени! «Джордж!» — сказала она. Остального Нэнна уже не слышала. Она так смутилась, так перепугалась, что вся одеревенела, а потом, так же неожиданно, обмякла. Пепперкорновская няня произнесла это имя вроде бы совсем естественно, но в голосе ее прозвучала подчеркнуто собственническая нотка. Нэнне померещилось, будто мистер Уоллек обернулся к Алисе и спросил: «Что, дорогая?» — хотя и этого она не могла бы сказать наверное. Впрочем, все, по-видимому, было именно так, потому что мистер Уоллек держал Алису за руку, а та смотрела на него и улыбалась. Нэнна слышала их голоса, но не понимала, о чем они говорят. Слова доносились до нее, но это был лишь отзвук ее собственных рухнувших надежд, неосознанных и все же так грубо попранных.
А потом мистер Уоллек и Алиса поднялись и, не сказав Нэнне ни слова, побрели вдоль берега. Правда, ушли они недалеко и скоро вернулись, но снова прошли мимо Нэнны, уже в обратном направлении. И так еще раз, и еще. И все время без умолку болтали и хихикали как дети.
Нэнна стала было кидать камешки в старую, ржавую банку, валявшуюся неподалеку, но, так и не попав, принялась укладывать в корзинку свою чайную посуду. Потом уложила Алисины пожитки в пепперкорновскую корзинку. Пока она занималась этим, мистер Уоллек ушел, и Алиса вернулась на свое место.
— Вы что, уже собираетесь? — удивилась она.