Был побег на рывок — наглый, глупый, дневной.
Вологодского — с ног, и вперёд головой!
И запрыгали двое, в такт сопя на бегу,
На виду у конвоя, да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя, в снег уткнули носы,
А за нами двумя — бесноватые псы.
Девять граммов горячие, как вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились, словно как на колах.
Нам добежать до берега, до цели...
Но свыше, с вышек, всё предрешено:
Там у стрелков мы дёргались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно!
Вот бы мне посмотреть, с кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть, с кем затеял рискнуть.
Где-то виделись будто...Чуть очухался я,
Прохрипел: «Как зовут-то и какая статья?»
Но поздно: зачеркнули его пули.
Крестом: затылок, пояс, два плеча.
А я бежал и думал: «Добегу ли?»—
И даже не заметил сгоряча.
Я к нему, чудаку: почему, мол, отстал?
Ну, а он — на боку и мозги распластал...
Пробрало! Телогрейка аж просохла на мне:
Лихо бьёт трёхлинейка — прямо как на войне.
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко — не беги!
Псы покропили землю языками
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я, белый свет стервеня,
И гляжу — «кумовья» поджидают меня.
Пнули труп: сдох скотина! Нету проку с него:
За поимку — полтина, а за смерть — ничего.
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом — за вахту, отряхнувши снег,
Они обратно в зону за наградой,
А я за новым сроком — за побег.
Я сначала грубил, а потом перестал.
Целый взвод меня бил — аж два раза устал!
Зря пугают тем светом: тут — с дубьём, там — с кнутом.
Врежут там — я на этом, врежут здесь — я на том.
Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы!
Пошёл лизать я раны в изолятор,
Не зализал — и вот они, рубцы.
Надо б нам вдоль реки — он был тоже не слаб,
Чтоб людям не с руки, а собакам — не с лап.
Вот и сказке конец — зверь бежит на ловца.
Снёс, как срезал ловец беглецу пол-лица.
Всё взято в трубы, перекрыты краны,
Ночами только ноют и скулят...
Нам надо, надо сыпать соль на раны,
Чтоб лучше помнить — пусть они болят.
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ
Я был здоров, здоров как бык,
Как целых два быка,
Любому встречному в час пик,
Я мог намять бока.
Идёшь, бывало, и поёшь,
Общается с людьми,
Вдруг крик: «На стол тебя, под нож,
Допелся, чёрт возьми!»
Не надо нервничать, мой друг,—
Врач стал чуть-чуть любезней:
Почти у всех людей вокруг,
История болезни.
Вдруг словно канули во мрак
Портреты и врачи,
Жар от меня струился как
От доменной печи.
Я злую ловкость ощутил,
Пошёл, как на таран,
И фельшер еле защитил
Ренгеновский экран.
И горлом кровь, и не уймёшь —
Залью хоть всю Россию.
И крик: «На стол его под нож,
Наркоз, анестезию!»
Мне шею обложили льдом,
Спешат, рубаху рвут,
Я ухмыляюсь красным ртом,
Как на манеже шут.
Я сам себе кричу: «Трави!»
И напрягаю грудь.
В твоей запёкшейся крови
Увязнет кто-нибудь!
Я б мог когда-то не «глаз за глаз»,
Всю землю окровавить,
Жаль, что успели медый таз,
Не вовремя подставить.
Уже я свой не слышу крик,
Не узнаю сестру,
Вот сладкий газ в меня проник,
Как водка поутру.
Цветастый саван скрыл и зал,
И лица докторов,
Но я им всё же доказал,
Что умственно здоров.
Слабею, дёргаюсь и вновь
Травлю, но иглы вводят,
И льют искусственную кровь,
Та горлом не выходит.
— Хирург, пока не взял наркоз,
Ты голову нагни,
Я важных слов не произнёс,
Послушай, вот они:
Взрезайте с Богом, помолясь,
Тем более бойчей,
Что эти строки не про вас,
А про других врачей.
Я лёг на сгибе бытия,
На полдороги к бездне
И вся история моя,
История болезни.
Очнулся я, на теле швы,
Медбрат меня кормил,
И все врачи со мной на «вы»,
И я с врачами мил.
Нельзя вствать, нельзя ходить,
Молись, что пронесло,
Я здесь баклуш могу набить
Несчётное число.
Мне здесь пролёживать бока
Без всяческих общений —
Моя кишка пока тонка