Походи с моё, даже не пешком,
Меня мама родила в сахарной рубашке,
Подпоясала меня красным кушаком.
Так откуда у меня хмурое надбровье,
От каких таких причин белые вихры,
Мне папаша подарил бычье здоровье,
И в головушку вложил ни хухры-мухры.
Начинал мытьё своё с сандуновских баней я,
Вместе с потом выгонял злое недобро,
Годен в смысле чистоты и образованья,
Тут и голос должен быть чист, как серебро.
Пел бы ясно я тогда про луга и дали,
Пел бы про красивое приятное для всех,
Все б со мной здоровкались, прощались,
Но не дал Бог голоса — нет, так нет.
Но допеть-то хочется, лишь бы не мешали,
Хоть бы раз про главное, хоть бы раз и то...
И кричал со схрипом я, люди не дышали,
И никто не морщился, право же никто.
МНЕ СУДЬБА - ДО ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ...
Мне судьба — до последней черты, до креста,
Спорить до хрипоты, а за ней — немота.
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не «то» это вовсе, не «тот», и не «та».
Что лабазники врут про ошибки Христа,
Что пока ещё в грунт не влежалась плита,
Что под властью татар жил Иван Калита
И что был не один против ста.
Триста лет под татарами — жизнь ещё та,
Маета трехсотлетняя и нищета.
И намерений добрых, и бунтов тщета,
Пугачёвщина, кровь и опять — нищета.
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,
Повторю, даже в образе злого шута...
Но не стоит предмет, да и тема не та:
«Суета всех сует, всё равно суета».
Только чашу испить — не успеть на бегу,
Даже если разлить — всё равно не смогу
Или выплеснуть в наглую рожу врагу?
Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не могу!
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с ношею делать — разбить? Не могу!
Потерплю и достойного подстерегу.
Передам, и не надо держаться в кругу,—
И в кромешную тьму, и в неясную згу,
Другу передоверивши чашу, сбегу...
Смог ли он её выпить — узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гу-гу,
Никому не скажу, при себе сберегу.
А сказать — и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за всех хлопочу,
Может, кто-то когда-то поставит свечу,
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
За весёлый манер, на котором шучу.
Даже если сулят золотую парчу
Или пбрчу грозят напустить — не хочу!..
На ослабленном нерве я не зазвучу,
Лучше свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу!
Всё, что за ночь кропаю,— в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу,
Чем скользить и вихлять, словно пыль по лучу.
Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу даже с пеной у рта,—
Я уйду и скажу, что не всё суета.
В.Высоцкий в одном из первых спектаклей «Гамлете»
Публикуется впервые. Из архива Б.Береста
МОЙ ГАМЛЕТ
Я только малость объясню в стихе —
На всё я не имею полномочий...
Я был зачат, как нужно, во грехе,
В поту и в нервах первой брачной ночи.
Я знал, что отрываясь от земли,
Чем выше мы — тем жёстче и суровей.
Я шёл спокойно прямо в короли
И вёл себя наследным принцем крови.
Я знал, всё будет так, как я хочу,
Я не бывал в накладе и в уроне.
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы — короне.
Не думал я над тем, что говорю,
И с легкостью слов& бросал на ветер.
Мне верили, как банда — главарю,
Все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.
Я знал, мне будет сказано: «Царуй!»
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,
И я пьянел среди чеканных сбруй,
Был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и черен,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мёртв теперь: «Аминь! Бедняга Йорик!»
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа...
Я объезжал зелёные побеги.
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих.
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел: наши игры с каждым днём