— Пьёшь? — спросил он, низкий и слегка хрипловатый.
— Э-э, — я обернулся, безрезультатно ища его источник, — нет, спасибо.
— Ну, тогда один выпью.
Из-за скрывающей вход в соседнее помещение тяжёлой парчовой занавеси появился хозяин притона. Ошибиться было невозможно, ибо вёл он себя в высшей степени по-хозяйски, да и выглядел соответствующе: шлёпанцы на босу ногу, просторные шаровары невообразимой расцветки, такой же халат, кое-как держащийся запахнутым благодаря болтающемуся под объёмистым брюхом пояску, и широкий стакан в руке до половины заполненный янтарной жидкостью. На вид Хашиму было около полтинника. Крупные залысины в собранной хвостом шевелюре, и дряблое заплывшее жиром лицо с тройным подбородком, красноречиво свидетельствовали о безвозвратно прошедшей, но бурной молодости. От левой брови старого ловеласа, причудливо изгибаясь, через скулу и резко в сторону, рассекая промежуток между носом и губами, проходил шрам, заканчивающийся на правой щеке. Повреждённые нервы, видимо, срослись кривовато, и верхняя губа при разговоре поднималась, обнажая золотые зубы.
— Нравится? — кивнул он на гобелен.
— Да, — честно признался я.
— Здесь изображена победа армии Салах ад-Дина Юсуфа, сына Айюба, над поругателями веры, которые звали себя крестоносцами, в битве при Хаттине. Это было девять веков назад, — Хашим усмехнулся и отхлебнул из стакана. — А ты, в какого бога веришь?
— Не знаю, — пожал я плечами.
— Как так? У всех есть свой бог. Кому Иисус, кому Аллах, кому деньги, власть, известность… Каждый молится своим идолам. У тебя какой?
— М-м… Деньги.
Хашим фыркнул и заржал, вытирая ладонью со дна стакана расплескавшееся пойло.
— Святая простота. Скольких войн можно было бы избежать, имей люди смелость признаться в том же. Все мы — дети одной церкви, — он сунул левую руку в карман халата и, вынув её сжатой в кулак, шагнул мне навстречу. — Держи, — на раскрывшейся ладони блеснула пригоршня монет. — И пошёл вон. Я сегодня не в настроении.
К такому повороту событий Валет меня не готовил. Пришлось в срочном порядке осваивать искусство импровизации.
— Э-э… — замямлил я, не решаясь принять вознаграждение. — Так не годится.
— Что? — Хашим округлил глаза.
— Если вернусь, не отработав, хозяин побьёт.
— Ты чего несёшь, сопляк? Бери, — он схватил мою правую руку и насыпал серебро в ладонь. — А теперь катись отсюда.
— Господин Хашим, — не оставлял я попыток, суча ногами и трепыхаясь, ухваченный за шиворот, — мне нужно вам кое-что сказать. Пожалуйста.
— Ну, — движение к двери остановилось, Хашим встряхнул меня и повернул лицом к себе. — Говори живее, что хотел.
— Я… я… — мысли сбились в кучу, закипающая от адреналина кровь пульсировала в ушах. — Я. Ваш. Сын, — вымолвил, наконец, окостеневший от напряжения язык.
— Чего?!
— Сын, сын, — повторил я, словно это было заклинание способное остановить время и дающее возможность перевести дух.
— Ты, пацан, в своём уме? — Хашим сделал шаг назад и внимательно ко мне присмотрелся. — Кто тебе сказал такую чушь?
— Мама, — ответил я, не раздумывая.
— Да какая, к хуям, мама?!
— Босс, у вас всё нормально? — донёсся из-за чуть приоткрытой двери голос охранника.
— Пшёл вон!
— Слушаюсь.
— Сколько тебе лет? Кто мать? — вернулся Хашим к прерванному разговору.
— Мне девять лет. Маму звали Жанной.
— Жанной, — повторил Хашим задумчиво. — Чёрт. По именам-то я их не очень… Кликуху знаешь?
Я отрицательно покачал головой и вздохнул.
— Вроде была у меня какая-то Жанна. Девять лет, говоришь? Нда… Она живая ещё?
— Умерла, — шмыгнул я носом. — Месяц назад, от лихорадки.
— Вот, блядь, всегда так, — хлопнул себя Хашим по ляжке. — Чуть что, ответственного не найти. Ну-ка, — он ухватил меня за подбородок и присмотрелся, насупившись. — Что-то не похож ты нихуя. Хотя…
— Мама говорила, вы — добрый человек, — попытался я сделать максимально проникновенный взгляд. — Она хотела, чтобы я вырос таким же умным, чтобы далеко пошёл.
— Правда? — губы «отца» скривились в подобии улыбки. — Что она ещё говорила?
— Мама не часто об этом рассказывала, только перед смертью. Плакала всё время. Жалела, что не сказала раньше. Думаю, она любила вас.