— Да.
— Ну и славно. Возвращайся к делам.
Дело у меня тем утром было весьма приятное. За день до этого я потратил три монеты на покупку ржавого велосипеда и теперь собирал в единый механизм промытые и смазанные шестерни задней втулки. Встал я рано, и к девяти часам успел почти всё привести в рабочее состояние. Разумеется, после этого я планировал весело и от души погонять на своём приобретении. Но Валет за неполных три дня умудрился втоптать в говно уже вторую мечту. Настроение, понятное дело, резко испортилось, стало уже не до покатушек. Я сложил инструмент с разобранными деталями в тряпку, закинул велосипед на плечо и поплёлся со двора домой.
— Починил? — спросил Фара, оторвавшись от карт.
Вся троица была на месте и увлечённо резалась в подкидного.
— Нет, — ответил я. — Потом доделаю.
— Ты давай, не затягивай. Мы тут с Репой забились, кто первым от нашей двери до угла «хрущёвки» доедет. Я свой нож поставил против его кастета.
— Хороооший ножик, — осклабился Репа, жадно потирая ладони.
— Вы же ездить не умеете.
— Ну и ладно, — пожал Фара плечами. — Так даже интереснее.
— Придурки. На что? — кивнул я в сторону шлёпающих по табуретке карт.
— На фофаны.
— Отлично придумано. Крикун одной рукой проигрыш взимает?
— Не. Мы с Репой за него друг другу отвешиваем.
— Ну, раздайте что ли и мне.
— Садись, — Фара собрал колоду и, перетасовав, раскидал на четверых. — А чего смурной такой? Из-за велика что ли?
— Да, — я подтащил стул и взял шесть причитающихся карт, тёртых перетёртых, с почти неразличимым от грязи рисунком рубашки. — Дорого отбашлил. Он больше двух монет не стоит.
— У богатых свои причуды, — усмехнулся Репа. — Останутся детали лишние, шурупы там, гайки, мне отдавай, я решил Крикуну руку новую выправить. А то видишь, как мучается, — кивнул он в сторону нашего инвалида, вынужденного совершать сложные телодвижения, в попытке справится с картами одной рукой. — Аж смотреть больно. Думаю зажим ему сделать крюком согнутый, чтоб и подцепить можно было, и вложить что нужно. Чего? — обернулся он на «лай» Крикуна. — Ага, конечно, ещё изумрудами украшу. Ножик выкидной хочет к протезу присобачить, — пояснил Репа присутствующим. — Киборг, бля.
Шутка была встречена дружным гоготом. Я тоже посмеялся за компанию, хотя вместо смеха хотелось блевануть. В горле возникла желчная горечь, и чертовски разболелась голова.
— Ты чего? — Фара закончил ржать и уставился на меня выпученными глазами. — Поплохело?
— Голова побаливает.
— Ты бледный как смерть, — заметил Репа. — И лоб в испарине.
— Пойду прилягу, — я уронил карты и поплёлся в свой угол.
Не знаю, сам я лёг или меня положили, скорее второе, потому как, очнувшись, обнаружил на затылке здоровенную шишку. Видимо отключился по дороге и упал. Последнее что запомнил — ослепительная белизна перед глазами. Когда открыл их, увидел Крикуна. Он сидел рядом и смачивал в тазу тряпку, после чего попытался приладить её мне на лоб, но увидев, что я очнулся, вздрогнул и отпрянул назад, как от покойника, что вдруг надумал размяться.
— Что случилось? — я сел и прислонился к стене.
Голова уже не болела, но тяжёлой была, как чугунная, тело била мелкая дрожь.
В ответ на вопрос Крикун неразборчиво пролаял, но видя, что подобное общение со мной смысла сейчас не имеет, махнул рукой и побежал на улицу. Вернулся он вместе с Фарой. Тот прискакал запыхавшийся и радостный.
— Чёрт! Ну напугал! — хлопнул он меня по плечу. — Мы уж думали — всё, больше за твой счёт не похарчуемся, начали уже лисапед делить, — весёлость на фариной морде сменилась серьёзным выражением. — Ты как?
— Башка как гиря пудовая. А в остальном вроде нормально. Что тут произошло, ничерта не помню.
— Вырубился ты, вот что. Мы в карты играли, ты заявился с великом разобранным, тоже сел, а потом сказал, что голова болит, пошёл прилечь и отключился. Хорошо мы ещё фофанов тебе перед этим не навешали, а то и, правда, помер бы. Одиннадцать часов в отрубе лежал.
— Где Валет?
— Сутра не видел. А что?
— Да так.
Я сел на край топчана, взял в руки таз и опустил в него лицо. Холодная влага помогла развеять пелену перед глазами и немного унять дрожь.
— Чего скалишься? — посмотрел я снизу в нависшую довольную физиономию Крикуна.
— Хорошо, что живой, — прогавкал он в ответ.
Вот ведь скотина пахорукая. Так и дёргал за душу, будто знал. Я, молча, смотрел в его добрые, как у гадящей собаки, глаза, а на уме вертелось одно: «Крикун-Крикун… Лучше бы ты сдох тогда, под дверью, или вообще не возвращался. Ходячая проблема. Что с тобой теперь делать?». Хотя, что делать, я уже знал.