Я захлопнул учебник. Нервно постучал костяшками пальцев по столу. Открыл учебник и тут же снова закрыл его. Затем тихо произнес:
– Никого и ничего там нет…
Тяжело выдохнув, я нехотя оторвался от стула.
«Давай же, – стыдил я самого себя, – давай…»
Что ж… надо сделать всего несколько шагов, чтобы убедиться в своей правоте. Но идти я не решался, будто между окном и секретером отсутствовал пол, и была протянута лишь тонкая-тонкая нить, и вот теперь следовало пройти по ней, не смотря вниз, а затем опустить голову и с высоты пятого этажа убедиться, что пространство между игровыми домиками пусто, что там, если и есть что-то мертвое, то исключительно дохлые, уже давно разложившиеся насекомые, не успевшие только по каким-то одним им ведомым причинам вовремя окуклится или погрузиться в диапаузу.
«Давай же!.. Давай!»
Я сделал первый шаг, за ним – второй. Покачнулся – сердце гулко ухнуло.
«Только не смотреть вниз, – подумал я, – только не смотреть вниз. Не упади. Пожалуйста, не надо».
Еще шаг и еще. Ничего сложного. Вот… теперь нужно схватиться за подоконник и крайне осторожно посмотреть на детскую площадку. Спешить не надо… ни в коем случае не надо спешить… что там… ржавые грибочки… турники… лесенки… игровые домики… а между этими домиками никого и ничего, и вообще ни хрена нет.
Нет!
– Детский сад! – буркнул я на самого себе. – Придурок! Долбаный придурок!
Вдруг послышалось настойчивое урчание. Я вздрогнул. Это был всего лишь мой живот, требовавший для организма очередную порцию калорий. Пища – насущная необходимость, без которой нельзя обойтись. Таково наше бремя существования – мы являемся заложниками многих и многих вещей и потребностей. Покачав головой и безнадежно вздохнув, я отвернулся от окна, подошел к секретеру, взял учебник с откидного стола и направился на кухню. Можно совместить приятное с полезным: есть и читать одновременно. Но я не донес книгу до кухни. Она упала острым углом мне прямо на большой палец ноги. Потому что в темноте прихожей внезапно возник пугающий черный силуэт. Сердце мгновенно провалилось в какую-то бездонную ледяную пропасть, в голову ударила кровь и, не успев что-либо понять, я со слабым вскриком отпрянул, больно бахнувшись плечом о дверной косяк. Силуэт тоже, содрогнувшись, отпрянул, и тогда все стало на свои места: я смотрел в огромное зеркало, висящее на стене.
– Придурок, блядь! – прохрипел я, схватившись за ногу. – При-ду-рок!
Желание зубрить предмет отпало начисто, и я принялся судорожно прокручивать в мозгу веские причины для того, чтобы отложить чтение физики элементарных частиц на пару-тройку часов, а еще лучше – до завтра. В конце концов, если сильно постараться, то учебник можно проштудировать и за сутки. То есть начать завтра утром и закончить тоже утром, но только послезавтра, после чего сразу же ехать в универ к безумному дедуле-профессору.
«Что это вообще за фигня такая – учиться тридцать первого декабря? – накручивал я сам себя. – Никуда эта чертова физика не денется. Разве это нормально, так встречать долбаный новый год? Я что, какой-то отверженный? Можно ли представить что-либо более дерьмовое, чем…»
Тут перед мысленным взором возник парень в старых кедах и грязном свитере, но околомистического трепета теперь он не вызывал. На этот раз взгляд у него не был остекленевшим или безумным, глаза его горели укором и в них будто читалось:
«Что ты вообще знаешь о дерьмовом новом годе? Не смей даже заикаться о своей тяжелой доле, сопляк!»
Я послушно кивнул пустоте. Действительно… что я могу об этом знать? Что я делал в тот самый новый год? Это был выпускной класс старшей школы. Мы собрались у своего одноклассника Ромки, поскольку его родители ушли отмечать к соседям.
Что меня тогда волновало? Меня тогда более всего занимала моя девственность. Многие пацаны уже попробовали запретный плод, и на их фоне я выглядел натуральным лохом. Помнится, пригубив винца для храбрости, я приставал к свободным девчонкам у всех на виду, изображая мачо, чтобы не дай бог никто не подумал, что у меня этого никогда не было. И вот когда я лапал очередную то ли Анжелу, то ли Снежану под I Will Always Love You Уитни Хьюстон, в это же самое время парень, но только не в старых кедах, а в раздолбаных кирзачах, лежал возле горящего БТРа. Лежал окровавленный и оглушенный.
И когда я думал, что жизнь только начинается, и если я не трахну Снежану сегодня, то обязательно отдеру Анжелу завтра, и если у меня ничего не получится завтра с Анжелой, то рано или поздно через месяц, полгода или год мне обязательно даст какая-нибудь Вероника, когда я об этом всем думал, у того парня жизнь фактически закончилась. Она была необратимо сломана, и, возможно, прежде всего для него самого, было бы лучше, если бы он погиб возле того подбитого БТРа, чтобы после госпиталя не оказаться выброшенным на помойку как ненужный, отработанный материал.