Что мы вообще знаем об этой долбаной войне? Ну да, иногда проскакивали разговоры о том, что пацанчик с соседнего двора оказался в Чечне и погиб, а другой пацанчик в трех кварталах севернее тоже там был, но вернулся живым. Это все обсуждалось между делом: Гарик расскажет про какую-нибудь малоизвестную новеллу Стивена Кинга, которую ему чудом удалось откопать, Димон обязательно проинформирует о размере сисек очередной подруги, а Серега поведает о новом бомбезном сингле, еще не вышедшем в релиз, но оказавшемся у него по чистой или не совсем чистой случайности, а потом кто-то заговорит о знакомом, вернувшемся без руки, мы все дружно скажем: «пиздец!», и продолжим обсуждать новинки хоррора, зарубежные хиты и женские сиськи.
Была ли в нашей шкале ценностей разница между байками о якобы взятых в плен «белых колготках», которых перед расстрелом оттрахали целым батальоном, и просмотром жесткой порнухи, где происходило примерно то же самое, но только без казней и прочих экзекуций? Отличали ли мы хотя бы на уровне подсознания рассказы о реальных боях, убийствах, пытках, о натуральной бесчеловечной жестокости и самой настоящей человеческой боли от сцен из дешевых боевиков, в которых тоже кто-то кого-то обязательно убивал и пытал, кто-то кому-то непременно делал больно?
Озадачившись, я прошел в родительскую спальню. Отец уже несколько лет выписывал «Аргументы и факты». Он дотошно складировал экземпляры в хронологическом порядке наверху огромного старого шкафа. Мать это жутко бесило, и они порой ругались из-за того, что в доме появился новый пылесборник.
Я залез на стул возле шкафа, начал вытягивать пыльные газетные листы. Найти выпуски за 1995 и 1996 годы не составило особого труда. Спасибо, папа, за твой педантизм! Спасибо, мама, за то, что так и не решилась выбросить груду макулатуры!
Всю эту огромную кипу я притащил к себе в комнату, туда же отнес тарелку с котлетами и хлебом, вилку, стакан, рюмку, бутылку абсента и сок. Абсент напомнил мне о Серегиных подарках: миниконверте с марками и кассете с хитами последних лет. Поставив магнитофон на подоконник, выложив рядом с ним марки, я включил музыку и уселся на кровать. Налил полрюмки зеленой феи. Выпил – горло обжег яростный огонь. Поморщившись, закусил куском котлеты, запил соком. Решил в следующий раз сделать себе коктейль, что, вероятнее всего, истинным ценителям изумрудной прелести показалось бы форменным кощунством и самым бессовестным надругательством, какие только можно было придумать за всю историю этого падшего мира. Но мне было плевать. Я взял первый номер «Аргументов и фактов», принялся его перелистывать…
И передо мной предстал совсем иной мир. Да, я знал об этом мире, но я никогда не погружался в него глубоко, никто из нас не желал в него погружаться: тот самый новогодний штурм, операция «Возмездие» и бои за площадь Минутка, отрезанные головы солдат и захват заложников в больнице, гибель мирняка под бомбежками и недоумения, почему нет «окончательного наступления». Много смертей, много боли, но больше всего – лжи. В каждом акте этой трагедии видна была неприкрытая фальшь. Фальшь, фальшь и еще раз фальшь. Офицеры и прапорщики продают собственных солдат, а солдаты сливают топливо сепаратистам, жизнями и тех и других торгуют олигархи, а гарант гарантирует, что так продолжится и впредь. Но гарант озабочен не только этим. Гарант озабочен выборами. Олигархи тоже озабочены и покупают ему журналистов и рокеров. Свободные и независимые журналисты и рокеры поют электорату про выбор из двух зол. Электорат покупается. Оппозиция борется. Оппозиция готова идти до конца, и, вероятно, даже побеждает, но потом – закономерно продается. Продается все. Продаются солдаты, прапорщики и офицеры. Продаются журналисты, рокеры, электорат и оппозиция. Продаются даже олигархи и гаранты, если у кого-то есть силы и возможность их продать. Продаются газеты, заводы и пароходы. Продаются с залоговыми аукционами и без оных. Что такое, блядь, вообще эти залоговые аукционы? Продается все. И все покупается.
А кто не вписался, те – погибают. Погибают журналисты, погибают рокеры, погибают солдаты. И их смерть тоже продается…
Потому что продается все.
Этот новый дивный мир, пробившийся сквозь туман бесшабашного невежества, соединялся тысячами невидимых нитей с моим миром и миром моих корешей: с миром дискачей, попсовой и не очень музыки, песен на сломанных лавках под расстроенную гитару, с миром сомнительное бухла, штакетов плана, угарных отрывов на чьей-нибудь хате, с миром полусознательных перепихонов, пьяных разборок и заблеваных толчков. Это были две взаимообусловленные стороны одной медали: подчинения, унижения и боли на одной стороне и доминирования, наслаждения и возможности причинять боль на другой. И обе эти стороны друг без друга существовать не могли. Через всех нас проходили нити обоих миров, и мы, нанизанные на них, болтались где-то посередине между ними, мы как какие-то квантовые сущности находились на обеих сторонах медали одновременно, но одну из них мы замечать не желали. Чем лучше ты можешь кого-то продать и продаться сам, тем крепче твои нити и тем проще по ним взбираться, переливаться на другую сторону, тем больше тебя на одной и меньше на противоположной. Крепость и функциональность нитей зависела именно от этого. И, получается, роскошь и богатство одних оплачиваются вопиющей нищетой других, чтобы кто-то купался в шампанском, кто-то должен умирать.