You’re in the army now
Oh-oo-oh, you’re in the army – now
– Сон! – выкрикиваю я. – Нет! Это сон! – и просыпаюсь.
Левая рука затекла. Схватившись за нее, я с трудом усаживаюсь на кровать. Поезд, мерно стуча колесами, замедляет ход. Кажется, согласно расписанию, скоро должна быть получасовая остановка на какой-то никому неизвестной станции. Темно. На луну надвинулись тучи, и ее свет едва пробивается сквозь черную пелену. Я разминаю правой рукой затекшие мышцы левого предплечья, затем тянусь к выключателю.
– Не включай! – произносит кто-то резко и хрипло.
Я бьюсь затылком о стенку, зажмурившись, охаю. Голос знакомый, хоть и с хрипотцой. Это Гарик.
«Я все еще сплю», – проносится дикая и успокаивающая одновременно мысль – медленно открываю глаза.
На соседней кровати сидит он. Лунный свет таки находит слабенькую брешь в тучах и теперь тускло освещает купе. У Гарика нет ног. Левой совсем нет, а из правой – там, где должно быть колено – торчит обгоревшая кость. Его торс покрыт чем-то сплавленным. Видимо, раньше это были военная экипировка и одежда. Гарик улыбается левой половинкой рта, потому что вся правая половина лица обуглена. Он проводит смоляной рукой по черепу, будто хочет причесать отсутствующие волосы, смахивает пепел и хрипло произносит:
– Хреново выгляжу, да?
Я, сглотнув колючий ком, киваю.
– Знаешь, как это произошло, – спрашивает Гарик. – Почти как в моей любимой книжке… почти. Хочешь процитирую?
Я молчу. Молчу очень долго, и Гарик начинает цитировать:
– «Вертолеты рухнули в десять. Примерно в два ноль пять Ронни Мейлфант первым воткнул свой штык в живот старухи, а затем объявил, что отрежет голову ебаной свинье. Примерно в четыре пятнадцать мир взорвался прямо в лицо Джону Салливану. Это был его великий день в провинции Донг-Ха, его такое-претакое замечательное шоу».
Гарик отрывисто и хрипло смеется, а я по-прежнему молчу.
– Знаешь, из какой это книги? – спрашивает он.
Я собираюсь с мыслями и отвечаю. Отвечаю спокойно и размеренно, будто передо мной сидит реальный человек, а не полуобгоревший кусок трупа:
– Живой или мертвый, в любом состоянии ты всегда сводишь все беседы к Стивену, мать его, Кингу.
Гарик каркающе смеется, и единственный его глаз холодно поблескивает в тусклом лунном сиянии.
– Молодец. Рад, что ты не теряешься. Ты не бойся, я больше к тебе не приду. Ты хотел меня увидеть. Ну вот, смотри. Смотри и делай выводы.
– Какие выводы?
– Ну как какие… – левая сторона лица покойника ухмыляется, а обугленная правая остается недвижимой угольной маской, – представь себе такое, перед тем как мой взвод накрыло, мы там в плен одного подстреленного взяли. Звали его, как меня – Ігор. А фамилия у него была Кузнецов. И сгорели мы вместе, лежали в трех метрах друг от друга. Смешно, правда: кацап Игорь Ковальчук и хохол Ігор Кузнецов в одной воронке. Мистеры Смиты, мать их. – Гарик смеется, будто кашляет, затем добавляет:
– А ты делай выводы.
– Я не знаю, что мне делать, – говорю я. – Не знаю. Что мне делать?
– Это ты сам решай, – говорит Гарик. – Потому что если бы я знал, как правильно, так хреново бы сейчас не выглядел.
Я киваю. А Гарик тихо произносит:
– Мне пора. У моих хозяев скоро прием пищи, и меня уже ищут, меня затягивают обратно. Спасибо, что помог Ире. Ей тяжело одной племяшку растить. Теперь уж точно совсем одной.
– Кто тебя ищет? – спрашиваю я. – Тебя ищет Рой? Ты его видел? Видел Рой? Видел их, после того как…
– Мне нельзя об этом говорить, – отвечает Гарик. – Об этом нельзя говорить. Мне попадет, если я расскажу. Их никому нельзя видеть.
Тьма окутывает Гарика, он буквально погружается в нее, тонет. Вот исчезает обрубок ноги, а следом – руки, образуется черная дыра посреди груди.
– Почему? – спрашиваю я.
– Потому что как на земле, так и на небесах, – отвечает мой студенческий друг, черная дыра на его груди расширяется, переходит на живот, расползается вниз и вглубь, – разве твоему взгляду доступна жизнь сильных мира сего? Зато главный гарант обещал нам рай, и мы туда попали, но этот рай хуже любого ада, лучше б я просто сдох.
– Что там? – спрашиваю я, чувствуя предательскую дрожь в голосе.
– Как на земле, так и на небесах, – говорит Гарик все тише и тише, и от него самого остается лишь одна головы, все остальное поглотила червоточина. – Там рай для немногих, для теней, а из нас они выкачивают самые страшные воспоминания, выкачивают до тех пор, пока мы не превращаемся в безумных голодных духов, и тогда нас, наконец, выбрасывают в небесный эфир, и мы с облегчением навсегда растворяемся в нем. Для одних мучения заканчиваются, а для других – только начинаются, потому что Рой для пропитания забирает в свой рай новые партии. Благо, в них нет недостатка.