«It’s not my family…» – возвещает Долорес-спасительница за меня.
Черная тень подымается со скамейки и медленно плывет к окну поезда. Черная тень нашептывает страшные молитвы, но я не желаю их слышать и слушать, не хочу, чтобы инфернальные письмена выжигались в клетках мозга. На виски давит свинцовым грузом, но я противлюсь боли, не впускаю ее. Тень все ближе и ближе, левитируя, надвигается, закрывает свет фонаря, и, кажется, ее замогильное дыхание расплывается по стеклу, и само стекло покрывается неровной коркой инея и потрескивает. А я продолжаю читать.
«А все из-за того, что вами правят клоуны, – пишет Димон, – и самый главный ваш гетман – типичный клоун. Кем он был до этого? Правильно – клоуном! Клоуном и остается. Клоун на уровне символов – это нечто непостоянное, я бы сказал, даже хтоническое, это вселенское зло. Это на таких как он – на заднеприводных клоунах – лежит вся ответственность за смерть детей, а не на нас. Не надо было нас провоцировать своими цирковыми ужимками.
Мы же являемся вашей полной противоположностью. Мы несем свой мир, мир света, во тьму. И мы донесем его до каждого выродка. Такова цель нашей спецоперации. И она будет доведена до конца. Я гарантирую это. Мы все гаранты этого, от малого до самого Верховного».
«Нельзя смотреть в окно! Только не смотреть!» – думаю я и скролю пост, смотрю на количество лайков – их тысячи. И это внезапно пугает сильней, чем чертовщина за окном.
«Больше лайков, больше смертей – больше аннигиляций», – нашептывает черная тень, и мглистые переливающиеся лапы тянутся ко мне, и стекло трещит сильней и сильней. Я понимаю, что если поддамся панике – считай погиб. Рой любит аннигиляции, Рой от них питается, мой страх делает его могущественней. Значит, сейчас все зависит от меня, от того, что в моей голове.
«In your head… – подтверждает Долорес-спасительница, – in your head…»
А я, чувствуя, как тяжелый холодный пот стекает по вискам, пропускаю середину текста и читаю последние абзацы:
«Не только ваши дети, но и наши пацаны на вашей скотской совести, – пишет Димон. – Я недавно похоронил товарища (переходи по ссылке на видео торжественных похорон здесь, не забываем ставить пальцы вверх), лучшего, можно сказать, моего друга – Игоря Алексеевича Ковальчука. Мы были знакомы со студенческой поры, и уже тогда я его называл уважительно исключительно по имени-отчеству. Потому что он всегда был настоящим патриотом. В отличие от других остолопов, мы с ним уже в те времена, в ранней молодости, осознавали дегенеративность чужеродной и, не побоюсь этого слова, пидорско-куколдистской культуры, которую нам навязывали внешние враги вместе с пагубными переменами, чуть не угробившими нашу великую державу. Наша любимая застольная песня, между прочим, была “Господа офицеры”, и полагаю, что на этой…»
Я отрываюсь от экрана и чувствую, как кровь приливает к щекам. Гремучая смесь из стыда и гнева вытесняет страх. Я слышу голос Гарика четвертьвековой давности, когда все началось, когда мы курили на балконе в роковой предновогодний вечер: «Димон, ты меня долго еще доёбывать будешь? Я понимаю, что тебе по приколу, но, будь так добр, завали свое хлебало, мне и без тебя дерьмово».
«Завали хлебало, Димон», – я закрываю телеграм-канал.
«Потому что ты никогда не умел отличать предоргазменные женские стоны от воя матерей над убитыми детьми», – я открываю поисковик и вбиваю «Сердца в Атлантиде».
«Потому что все мы были в юности откровенными придурками, но некоторые придурками так и остались», – я нахожу торрент-ссылку на pdf-файл и кликаю на скачивание, а потом поворачиваю голову, смотрю с презрением в окно. Там никого нет. Ночь. Платформа. Фонарь. Скамейка. Бессмысленный, но отнюдь не тусклый свет.
Поезд трогается. Я еду домой, к Рите.
Часть Третья. Двадцать седьмой Новый год. (Я, Рита и Долорес)
В 2013 году наша младшая дочь Алена пошла в первый класс. Чуть позже в декабре того же года Долорес О’Риордан в последний раз выступила на рождественском концерте в Ватикане, где среди прочего исполнила и Happy Xmas, или War Is Over. Эта рождественская песня Джона Леннона и Йоко Оно была выпущена отдельным синглом в 1971 году в самый разгар Вьетнамской войны. С тех пор ее часто записывали и перепевали другие артисты и певцы.
Я вспоминаю об этом примерно за полчаса до боя курантов. Я вспоминаю об этом, заканчивая свой пространный рассказ. Я вспоминаю об этом, держа Риту за руки и глядя ей в глаза. Мы сидим за столом друг напротив друга, сидим на кухне. На столе два скромных салата, бутерброды с красной икрой, пюре с котлетами, сок, шампанское. На стене над холодильником беззвучно работает телевизор. В квартире, кроме нас, никого нет. Впервые за всю совместную жизнь мы встречаем новый год только вдвоем. Алена ушла праздновать к друзьям, Настя в Чехии, Серега, Инга и их сынишка Вовка тоже вне досягаемости, мои родители умерли, родители Риты в другом городе.