Я вижу фотографию. Клетка в зале суда. За стальными прутьями стоят шесть парней и рыжеволосая девчонка. Они держаться за руки, и в их глазах читаются противоречивые чувства. Они боятся. Они определенно боятся. Но они все же вместе, и это придает им некоторую уверенность. Это придает им нечто, что заставляет охраняющих полицаев опасливо на них коситься.
Я читаю жирный заголовок: «Клуб неудачников. Кого-то скоро набутылят».
«Я всегда говорил, – отжигает Димон, – что иноземная пидорско-куколдистская культура дурно влияет на нашу молодежь. Нам нужно запретить все иностранные хостинги и интернет-ресурсы. Доказательством моей правоты являются подонки на фотографии. Взгляните на этих ублюдочных молокососов, осмелившихся заниматься саботажем на железнодорожных путях. По их вине состав с военной техникой, идущий на защиту нашей Родины, чуть было не сошел с рельсов, и я подозреваю, это не единственное их преступление. Посмотрите на эти сопливые рожи: самому младшему пятнадцать, самому старшему девятнадцать. Считаете, сами они додумались бы до такой подлости? Нет, наших детей совращают дегенеративные мрази, оплачивая…»
Я отрываю взгляд от экрана. Самому младшему пятнадцать, самому старшему девятнадцать… дети… такие юные… эти ребята возрастом с моих Алену и Настю… некоторые даже младше Алены… школьники…
И где-то на краю сознания из далекого прошлого слышится голос Гарика: «Эта тварь как бы договорилась со всеми: я забираю и убиваю тех, кого мне надо, а вы меня не замечаете, вы делаете вид, что все пучком, и тогда я вас, может, не трону. И детям приходится объединяться, чтобы с этим бороться. Они вынуждены сами сражаться с долбаным клоуном, потому что всем остальным насрать. Пока их не трогают, им насрать».
Я читаю дальше: «Главарь этих недоумков обвиняет правительство в смерти старшего брата. Утверждает, что Оно забрало его. Забрало на убой в якобы бессмысленной мясорубке. Вместо того чтобы гордиться своим братом героем, павшим за великие идеалы, и подражать ему, этот недоумок сколотил банду отморозков и решил мстить. Что ж, малолетние дебилы, добро пожаловать в клуб неудачников. Вы получите то, что заслужили. Очень скоро вы познаете все прелести нашей справедливой исправительной системы. Я уже представляю вас, распускающих нюни и зовущих мамочку, но поздно каяться! Карающая бутылка правосудия готова для…»
– С тобой все нормально? – слышится голос Риты.
Я вздрагиваю – пятиминутка ненависти заканчивается раньше времени. Я выключаю экран мобильника, кладу его на стол:
– Да, все в порядке.
– Просто у тебя щеки красные…
– Это нервное, – отмахиваюсь я, – это пройдет.
– В таком случае, молодой человек, не желаете ли потанцевать? – Рита, улыбаясь, включает музыку, оставляет телефон рядом с моим, протягивает руки.
– С превеликим удовольствием, о юная и прекрасная леди, – отвешивая легкий полупоклон, я обхватываю ее узкие ладони, прижимаюсь к ней, касаюсь губами каштановых волос.
Я люблю ее волосы и говорю ей об этом.
– Тш-ш-ш, – шепчет Рита, – don’t speak!
И мы танцуем. Знакомый ритм уносит нас светлым потоком куда-то далеко, куда-то за пределы планеты, в иные измерения, где нет непонятных ужасов, нет скотской тупости, нет страха за завтрашний день, потому что нам нет времени, там нет ничего, что могло бы ранить. Там только я и Рита, и весь мир – это мы и есть, мы вместе, мы неразрывны, мы вечны…
А потом я открываю глаза и вижу работающий телевизор, вижу гаранта в окружении ряженных в военную форму статистов. Гарант поздравляет с наступающим новым годом. Гарант беззвучно открывает рот, часто моргает, лицо его – будто неживая маска, стыдливо прячущая пустоту. Я не слышу его, но я знаю, о чем он говорит, за два десятилетия с лишним можно было выучить, а из динамиков телефона разносится:
Don’t speak
I know just what you’re saying
So please stop explaining
Don’t tell me ’cause it hurts
Я закрываю глаза – мы танцуем. Обжигающе нежное дыхание будоражит, я крепче прижимаю к себе Риту, мою Риту, такую близкую и желанную. Мы тремся щеками, я глажу ее спину, а она игриво царапает коготками мое плечо. Мы двигаемся в такт, мы легко угадываем движения друг друга, за два десятилетия с лишним можно было научиться. Я хочу оторваться от пола и улететь, оказаться в эфире, пузырящемся первозданным счастьем, и раствориться в нем, но что-то не дает мне этого сделать, что-то неумолимым грузом тянет вниз, назад, и тогда я снова открываю глаза и снова вижу работающий телевизор, вижу статистов и гаранта, который все говорит и говорит, будто оправдывается, который никак не может остановиться. И солистка группы No Doubt с надрывом умоляет: