Don’t speak
I know what you’re thinking
And I don’t need your reasons
Don’t tell me ’cause it hurts
Но я продолжаю танцевать. Потому что кроме Риты, кроме дочерей, кроме единственного и последнего друга, у меня больше никого нет. Нас разучили испытывать эмпатию и помогать друг другу, поэтому по меркам нынешнего времени тотальной разобщенности в моем окружении не так уж и мало людей, которыми я дорожу и которые, надеюсь, дорожат мной. И никого из них я не желаю терять. Ни один призрачный посыл, ни один легковесный шарик от любого кровавого клоуна этой планеты не заменит их. Никто не вечен, но пока они со мной, я буду сражаться за них до конца.
Музыка постепенно затихает. Я останавливаюсь и хочу сказать Рите что-то важное, выразить что-то такое, что переполняет мою грудь. Или, наоборот, произнести простые до банальности слова: «Я тебя люблю». Но я помню: don’t speak, а потому просто целую жену и сразу же следом произношу:
– Только не воспринимай это всерьез.
– Кто сказал, что я это воспринимаю всерьез, – отвечает Рита, и мы вновь целуемся, а потом одновременно говорим:
– Это все временно, – и смеемся.
Играет новая мелодия. Я поворачиваю голову, смотрю в телевизор. Боже, он все еще болтает! Что-то объясняет, в чем-то пытается убедить. Кого? Может, себя пытается? Сколько же можно?!
«Как ты там говорил в юности, Димон? – обращаюсь я мысленно к своему одногруппнику. – Нахер его слушать? Одну и ту же телегу каждый год катит? Или как ты там говорил? Сейчас слабо такое сказать! Это другое! Да, Димон?»
Я ищу пульт, а седовласый лысеющий дед с одеревенелым лицом заядлого лжеца натужно извергает из себя:
The roof, the roof, the roof is on fire
The roof, the roof, the roof is on fire…
Кажется, впервые в жизни он говорит правду, а потом Рита выключает музыку на телефоне, а я – телевизор.
– Мы не увидим Спасскую башню, – говорит Рита, впрочем без всякого сожаления.
– Мы живем по своему времени, – отвечаю я, – у нас новый год начинается прямо сейчас.
– И что мы будем в нем делать? – спрашивает она.
– Не знаю, – я пожимаю плечами, – но мы с тобой очень скоро решим, что делать дальше. А пока я собираюсь закрыть бизнес. Продам его или просто закрою, раздам выходные пособия и закрою, не знаю, но я больше так не могу… и не хочу.
Рита понимающе кивает, а я разливаю шампанское в бокалы. Потом мы пьем на брудершафт. Без боя курантов и салютов, без хлопушек и конфетти, без радостных возгласов вокруг и криков «с новым счастьем!» – пьем в тишине. Пьем до дна.
– Ты загадал желание? – спрашивает она.
– Да. Знаешь какое?
– Не рассказывай, а то не сбудется.
– Почему же? – возражаю я. – Это другим нельзя рассказывать, а я тебе сегодня поведал о своем сокровенном, поэтому теперь мы как бы одно целое. Так что считай, если я тебе расскажу, то как бы никому и не рассказывал, окромя самого себя.
– Я польщена, – говорит Рита с наигранной скромностью, делая легкий реверанс и опуская очи долу, – за столько лет совместной жизни я наконец-то заслужила ваше божественное признание, милорд.
Я смеюсь, а потом, сделавшись серьезным, говорю:
– Я загадал, чтобы когда-нибудь в моей голове сменилась пластинка, и Долорес спела в моем разуме совсем иную песню: ту, которую она когда-то исполняла каждый год на ватиканском рождественском концерте – War Is Over.
– Знаешь, – говорит Рита после некоторой паузы, – я загадала примерно то же самое. А сейчас… как я понимаю, пришло время наблюдать новогодние тени? Мне уйти?
– Раньше было проще, – я тягостно вздыхаю, – раньше были гости или дети, ты отвлекалась, пока я пялился в окно.
Рита смеется, целует меня в щеку и говорит:
– Ничего страшного, я найду, чем занять себя ближайшие полчаса.
– Чем же, например?
Рита улыбается, под глазами образуются морщинки. Я люблю ее морщинки.
– Например, я могу начать читать «Сердца в Атлантиде». Как твой личный психолог, я просто обязана изучить этот роман. Мне теперь точно известно, что это не самый худший способ скоротать новогоднюю ночь.
– Это правда, – говорю я на полном серьезе, – это, действительно, так.
– Тогда я пошла. Приходи, когда все закончится.
Рита удаляется в спальню, а я остаюсь один. Медленно, но уверенно подхожу к окну, вглядываюсь в свое полупрозрачное отражение. Как же оно похоже на нашу жизнь! Призрачную, нечеткую, с обманчивыми перспективами. Еще недавно я видел только три варианта, как поступить. Можно уехать как Серега. Можно безропотно принять навязанную извне судьбу, надеясь, что чаша сия минует тебя. Так поступил Гарик. Чаша его, увы, не миновала. Можно, конечно, заключить контракт с Роем, стать гарантом и прославлять массовые убийства своих и чужих граждан. У Димона вполне получается, он неплохо устроился.