– Какая разница, – отнекивался я, – я все равно никому не нужен.
– Нет, – возражала мать, – это не ты никому не нужен, это тебе никто не нужен.
Если упрек матери в мой адрес можно было поставить под сомнение, то мои слова о других являлись полной и безоговорочной чушью. Кроме родителей, за меня отчего-то волновался Серега. Я не знаю, что он во мне такого увидел, но за осень он трижды без предупреждения приходил в гости: один раз сам, один раз с Ингой и, наконец, один раз с Гариком.
В тот день для середины ноября стояла слишком теплая погода. Самые цепкие листья все еще оставалась на деревьях, все еще противились неминуемой судьбе, но аллеи и дорожки были сплошь усыпаны поверженной красно-желтой листвой. Создавался какой-то странный эффект волшебства – красота умирания. Цветастый ковер радовал глаз, дарил призрачное спокойствие, но осознание того, что это временно, что все это гниет – пока малозаметно, – периодически вызывало чувство легкого беспокойства, не дававшего в полной мере насладиться чарующими видами осеннего парка.
Найдя укромное место, мы раскурили косяк на троих. План был забористый, сортовой, и нас начало штырить практически с первой затяжки. Закончив с травкой, мы едва добрели до ближайшей лавки – такую вот мощную штуку достал Серега.
От хорошей конопли тебя может пробить либо на ха-ха, либо на грузняк, либо на измену. Это зависит от настроения, от компании и от того, что происходит вокруг. В этот раз нам довелось испытать все сразу.
Какое-то время мы сидели. Сидели и втыкали, тупо пялились на дерево на противоположной стороне аллеи. Я вдруг стал ощущать себя в полупрозрачном золотистом шаре, парящем над землей. И главное, возникало такое ощущение, что больше нет причастности к окружающей суете. Шар не просто огораживал от остальной вселенной, он сам являлся замкнутой вселенной, он был важней, чем все остальные хреновы вселенные вместе взятые. Это было приятно. Это было хорошо. Это было невесомо. К черту весь мир! Отныне ты вне его.
«Это как если умер», – подумал я.
Подумал и произнес то же самое вслух.
– Кто умер? – спросил Серега.
Золотистый шар лопнул и я оказался вновь на лавке.
– Кто? Что? – Гарик растерянно повертел головой.
– Я говорю, если ты умер, то ты в шаре, и тебя уже ничего не ебет.
Гарик посмотрел на меня. Взгляд у него был мутный и воспаленный. Грудь его вдруг затряслась, а потом раздался смех. Все было именно в таком порядке: он сперва затрясся, а потом начал безудержно ржать.
– Что? – спросил я. – Что?
– Прикинь, – давясь смехом, сказал Гарик, – жизнь тебя ебет, а ты взял и умер, и теперь тебя не ебет.
Я захохотал, а через пару секунд к нам присоединился Серега. После того как ты протрезвеешь, очень трудно понять, что же там было такого веселого, что ты угарал добрых десять минут с какой-то нелепой фигни, но когда ты на одной волне с корешами, подобные вопросы даже не возникают – в тот момент все и так понятно, все и так очевидно.
Продолжая трястись от смеха, закрывая лицо рукой, Гарик сполз с лавки в попахивающую гнилью листву и сквозь хрюканья и всхлипы выдавливал из себя:
– Не й-й-е-е-бет… не й-й-е-е-бет…
Потом мы как-то сразу угомонились. Гарик с трудом поднялся, вытер слезы и плюхнулся обратно на лавку. Теперь он выглядел серьезным и даже испуганным.
– А знаете, в чем самый главный прикол? – сказал он, глядя куда-то вдаль. – Прикол состоит в том, что многие еще даже не умерли, а уже делают вид, что их не ебет. Понимаете, их ебут, а они делают вид, что все пучком…
Мне захотелось засмеяться, но моя попытка разбилась о бледное, каменное лицо Гарика.
– Это как в «Оно» у Кинга, – продолжил он. – Там есть монстр он приходит в разных формах, чаще всего в виде клоуна… каждые двадцать семь лет Оно приходит в город Дерри, штат Мэн и забирает… и убивает детей… ну, в основном детей…
– Я видел кино, – сказал Серега.
Я кивнул – мол, тоже видел.
– Угу, – подтвердил Гарик, – все видели. А какая там самая прикольная фишка? Ужасы, убийства, страх, хоррор, блин, да даже детские психотравмы и первая дружба – это все круто, но есть там еще кое-что. Знаете, какая там еще фишка? Эту тварь, этого долбаного танцующего клоуна по имени Пеннивайз, видят только дети или только те, кого Оно может и хочет убить. Остальным – побоку! Эта тварь как бы договорилась со всеми: я забираю и убиваю тех, кого мне надо, а вы меня не замечаете, вы делаете вид, что все пучком, и тогда я вас, может, не трону. И детям приходится объединяться, чтобы с этим бороться. Они вынуждены сами сражаться с долбаным клоуном, потому что всем остальным насрать. Пока их не трогают, им насрать. – Гарик почесал голову, с силой потер лицо. – Это другое дно у Кинга, понимаете? Это как если бы кто-то сейчас на нас смотрел… на меня смотрел бы и думал: «Не хило его на грузняк вставило», а ведь это не только грузняк… это не только грузняк.