Другое яркое проявление того же стиля молодежного современного фольклора — ансамбль молодых фунафутийцев. Юноши лет по 18-20, отлично сложенные, с красивыми открытыми лицами, в руках у них — укулеле, обычные гитары, мандолины. Инструментами они владели превосходно. У юношей — мягкие, несильные, типично «океанийские» голоса. В ансамбле есть несколько девушек. Одна за другой исполняются песни — все местные по содержанию. Более того, у каждой есть свой автор — один из участников ансамбля. Мне объясняют: «Эту песню о красоте острова Фунафути сложил Тонгиа»; песня о поездке на рыбную ловлю принадлежит тоже ему. «Это песня о цветущем дереве канава. Ее сложил Туйни. Он думал о тени, которую бросает цветущее дерево». — «Эта песня сложена Менеуа с мыслями об очень маленьком острове Силевиль в южной части океана, о деревьях, цветах и людях этого острова». — «Эту песню сложил Сингантеава с мыслями о любви. Когда двое влюбленных расстаются, юноша складывает песню о своей возлюбленной, оказавшейся далеко от него».
Передо мной сидели самобытные поэты-певцы. Любая из песен, исполненных ими, могла стать украшением концерта, прозвучать по радио и быть записанной на пластинку.
Нетрудно было заметить известную однотипность музыкального материала, соединявшего особенности собственно народной традиции с эстрадной мелодикой. Песни фунафутийцев были составлены из мелодических блоков, варьируемых формул, искусно всякий раз соединенных и {173} обогащенных импровизацией. Музыка эта одновременно «своя» и «общая», и в этом смысле творчество молодых фунафутийцев в принципе сходно с самодеятельными молодежными коллективами в других странах и на других континентах. Руководитель ансамбля — Лоту, юноша с огромной копной волос, закрывавшей лоб, мастерски играл на всех инструментах. Ему принадлежало несколько прекрасных песен, в том числе та, содержание которой переводчик обобщил в словах: «Любовь — это очень хорошая вещь. Любовь — это очень плохая вещь».
Ансамбли, подобные фунафутийскому, похоже, не редкость на атоллах. Мы встретились на Маракеи с такой же небольшой группой хорошо спевшихся молодых людей, с укулеле, гитарами, мандолинами; тоже свои авторы; те же примерно «местные», лирически окрашенные темы: жалобы юноши на то, что девушка не отвечает взаимностью на его чувства; сетование девушки по поводу того, что юноша не захотел пойти с нею в кино, а потом она увидела его там с другой; и опять — о красоте лагуны, о родном острове...
Разница ощущалась в характере мелодий: эстрадные западные соединялись здесь уже с микронезийскими традиционными мотивами, и это создавало иной стиль. Натренированное ухо, безусловно, выделит в потоке современных «океанийских» песен полинезийские и микронезийские стили. Более того, я думаю, что и внутри каждого из них можно различить местные оттенки: мелодии Фунафути не совпадут с самоанскими или тонганскими.
Представления о некоем музыкальном стандарте, захлестнувшем сегодняшнюю Океанию, поверхностны и неосновательны. Местные традиции дают каждая свой особый сплав.
Возвращаясь к Фунафути, надо сказать, что напряженный пульс его художественной жизни поражает даже на фоне других богатых океанийских впечатлений. Это остров песен. Здесь многообразные нити творческой деятельности стягиваются к замечательному человеку по имени Тапу-Ливи. Впервые мы увидели его в роли руководителя группы Сенала во время праздника. Обнаженный по пояс, в традиционной лава лава и с венком на голове, крупный, толстый, обливаясь потом, он кричал, срывая голос, что-то своим певцам, ожесточенно дирижировал одной рукой, свистел время от времени, давая команды, {174} и сам пел. Лицо его выражало вдохновение, он всякий раз доводил хор до изнеможения и сам вот-вот готов был, кажется, отдать последние силы, по проходили минуты паузы, начинался новый номер, и Тапу-Ливи вновь с подъемом вел свою группу.
Ансамбль Лоту, как постепенно выяснилось, тоже многим был обязан Тапу-Ливи. А затем мы узнали, что и сам он является настоящим и своеобразным композитором. Ему сорок восемь лет, он жил долго на Западном Самоа, бывал на Фиджи.
Часы, проведенные в доме Тапу-Ливи, позволили не только познакомиться с его творчеством, но и отчасти понять его взгляды и симпатии. Он говорил с открытой неприязнью о деньгах, о богатстве. Его дом — образец скромного жилища и доброго гостеприимства. К своему творчеству композитор относится с большой серьезностью. Нотной грамоты он не знает и хранит мелодии в памяти, а слова записывает. Тапу-Ливи складывает песни о себе, об окружающей жизни, о ее радостях, печалях, проблемах. У него есть песни-воспоминания лирического, исторического и социального плана. Горечью и глубоким сочувствием к страдающим людям пронизана его песня о поселении прокаженных на одном из островов Фиджи. Композитор слышал о нем, когда был в свое время на островах. Показательно, конечно, что посещение архипелага, о котором обычно говорят и пишут как о земном рае, отозвалось в творчестве Тапу-Ливи столь драматически. И на Фунафути он находит для своих песен не только светлые мотивы. Одна из лучших его песен возвращает нас к временам войны. «Это было в 1943 г., когда американцы появились здесь. Это песня о людях из Америки и о женщинах с нашего острова. Когда моряки высадились на атолле, они пытались силой брать девушек из домов и увозить их на машинах в лес, чтобы делать там что-то дурное. Наши люди стали жаловаться, и командование должно было строго предупредить, что плохие моряки будут наказаны». В песне Тапу-Ливи есть горечь и негодование.