Но не успела она сделать и пары глотков отвара тэи с растворённой в нём согревающей настойкой, как из прохода в пространстве появилась Минушь — такая же смугловатая и голубоглазая, изящная и стройная, с тяжёлым узлом тёмных волос на затылке.
— Матушка, прости, что прерываю твой отдых, — сказала она с почтительным наклоном головы. — Но срочно нужна твоя помощь. Беременная, восьмой месяц, тяжёлое заражение крови. Требуется лечение целительным камнем, другие средства бесполезны. Если не поспешить, мы потеряем и её, и плод!
Рамут немедленно поднялась на ноги, поправила воротничок и ослабленный во время отдыха строгий чёрный шейный платок, надела кафтан.
— Идём, — без колебаний кивнула она.
Они вместе шагнули в проход. Чашка недопитого отвара осталась стоять на столике.
Каменное здание больницы в столице Воронецкого княжества было окружено уютным двориком и садом. В раннюю предвесеннюю пору деревья стояли ещё голые, а глубокий снег с дорожек был добросовестно расчищен. Каблуки сапог Рамут и Минушь гулко застучали по каменному полу первого этажа. Дежурная сестра на входе тут же подала им халаты и шапочки, а также чистые бахилы из плотной ткани для обувания поверх сапог, и обе навьи, облачившись, быстро зашагали в родильное отделение. Минушь шла впереди, Рамут следовала за ней.
Палата с высоким потолком и белыми стенами была рассчитана на шестерых женщин. Трое беременных в ожидании родов с ужасом смотрели на страдания несчастной, которая лежала на угловой кровати у окна. Бедняжка металась в жару и стонала.
Рамут склонилась над ней. Это была уже потрёпанная жизнью и родами женщина с признаками увядания на лице. Из-под вышитого повойника выбивались пряди рыжевато-русых волос. Сознание отсутствовало, глаза ввалились, окружённые синевой. Смерть уже витала рядом, раскрывая свои бледные крылья над страдалицей.
— Больная тридцати семи лет, десятая беременность, — тут же деловито доложила Минушь. — Со слов мужа известно, что у неё заболел зуб, и она, устав мучиться, обратилась к какой-то уличной брадобрейше, которая занималась ещё и выдиранием больных зубов. Зуб эта мошенница ей вырвала, но занесла заразу. О том, что инструменты нужно тщательно обрабатывать после каждого человека, она, видимо, понятия не имела. Какое-то время женщина провела дома, ей становилось всё хуже. А когда стало совсем плохо, муж повёз её в больницу.
Состояние больной было тяжёлым и угрожало не только её собственной жизни, но и, конечно, жизни ещё не рождённого ребёнка в её утробе. Не медля ни мгновения, Рамут извлекла из-под одежды чудотворный камень на цепочке и приложила к груди несчастной женщины. Целительный самоцвет засиял золотистым светом, и спустя непродолжительное время дыхание женщины выровнялось, стало спокойным и глубоким, цвет лица на глазах менялся, приобретая здоровый оттенок. А ещё спустя несколько мгновений она открыла большие бледно-голубые глаза.
— Где это я? — тихо спросила она, обводя удивлённым взглядом комнату с белыми стенами.
— Ты совсем ничего не помнишь? — спросила Минушь, стоявшая рядом с её постелью.
— Помню, как зуб ужасно заболел, потом та девица с зелёными очами его мне выдрала... — При воспоминаниях женщина содрогнулась, потёрла щёку. — Ужасть, как больно! А потом жар какой-то на меня нашёл, щёку раздуло, затрясло меня всю... Худо, очень худо... а потом уж и не помню ничего.
Бабёнки в палате, притихнув, глядели во все глаза. Рамут, заметив их пристальные взгляды, усмехнулась.
— Что, голубушки? Страшно? И правильно, и должно быть страшно. — И добавила назидательно: — Вот оно как бывает, когда при недуге позволяешь лечить себя не врачу, а всякому встречному-поперечному, который себя лекарем называет! А ведь у тебя, — обратилась она снова к исцелённой женщине, — дома семеро по лавкам, небось! Как же ты, голубушка моя, додумалась до такой глупости? Чуть деток своих без матушки не оставила! Работаем с утра до ночи, больницы для вас строим, а вы всё норовите всяким непонятным знахаркам своё здоровье и жизнь доверить! Ладно бы ещё село в какой-нибудь глухомани, так ведь город же! Эх вы, бабоньки... Темнота!
Женщины совсем оробели. Молодая госпожа врач была строгая, а эта, с целительным камнем — ещё пуще. Ух и суровая же! Бабы не знали, куда и глаза девать.
— Да уж, тёмный ещё народ, несознательный, — покачала головой Минушь. — Его ещё просвещать и просвещать...
Исцелённая женщина заплакала.
— Ой, ой, не ругайся, госпожа премудрая! — всхлипывала она, утирая мокрые глаза краешком завязки повойника. — Я уж и сама не рада, только уж шибко зуб разболелся — хоть на стенку лезь!
— А чего в больницу-то сразу не пошла, дурёха? — уже мягче, умерив строгость, проговорила Рамут.
— Ой, и не знаю... То-то и оно, что дура, видать! — махнула рукой та. — Муженёк говорил — пойдём, а я ему — до лечебницы-то, мол, далече, куда я с пузом-то этаким потащусь? Ходить в этакую даль тяжко. А знахарка та зеленоглазая — вот она, передо мной, и никуда идти не надо. Ой, дура я, дура!
Женщина так размокла от покаянных слёз, что пришлось её успокаивать. Осмотрев её, Рамут нашла, что её состояние уже близко к полному выздоровлению, требовалось только отдохнуть пару дней, чтобы сила целительного камня доделала своё дело. Заодно навья обследовала и рот бедолаги. Несколько зубов отсутствовали. Больной зуб был удалён не полностью, из лунки торчал обломок, да и корень остался внутри.
— Э, милая моя, да эта знахарка тебе зуб не вырвала, а просто сломала! — возмущённо воскликнула Рамут. — Варварство! Сказала бы я, что мне хочется с этой негодяйкой сделать, да воздержусь от крепких выражений... Долечивать тебя надо, голубушка, вот что.
Женщина перепугалась:
— Ой, а чегой-то? Вроде ж не болит уже...
— Зуб удалён не полностью, — строго ответила Рамут. — Так оставлять это нельзя. Не прямо сегодня, конечно, а как отдохнёшь и окончательно придёшь в себя. Тут есть зубоврачебное отделение, там тебе всё сделают, как положено. И совсем не больно, не бойся.
Женщина опять расплакалась и стала просить отпустить её домой, к детям, и Рамут пришлось смягчить тон и поговорить с ней ласково и успокоительно. Сошлись на том, что завтра утром ей удалят остатки зуба, а потом уж домой.