Но внизу никого не было, никто не следил за тишиной.
Завтра ей нужно на работу — её ждали обжигающий глаза рассвет, утреннее недомогание, толкучка в поездах, — но она никак не могла заставить себя отойти от окна. Радио судорожно хрипело — центральная новостная волна передавала чьё-то больное дыхание. Иногда сквозь помехи пробивались голоса — они доносились издалека, из ночного сумрака, как эхо, и исчезали, стоило Ане лишь слегка изменить частоту.
Вдруг радио громко заскрежетало, точно обезумев. Через секунду в шуме прорезался голос, поздравляющий горожан с праздником, рассказывающий о том, какие волнующие события ждут их в течение дня. Это же объявление Ана слышала много часов назад. Утром, когда только занимался рассвет, запись с торжественными поздравлениями передавали по всем городским волнам. Время сбилось со счёту, и вместо завтрашнего дня скоро вновь, как заведённый, повторится минувший праздник — загорятся газовые иллюминации, захрипит торжественная музыка, и забитые гуляками поезда полетят по бадванам в самое сердце города, переполненные людьми и светом.
Ану напугала эта странная несвоевременная передача, и она резко повернула ручку регулятора. Радостный голос ведущего сменился холодной тишиной.
Вдруг небо над домами рассекла яркая вспышка.
Стёкла в комнате задрожали.
Ана поначалу ничего не услышала — ударная волна опережала звук, — и лишь через мгновение по улицам разнёсся гулкий раскат, как от залпа всех праздничных пушек разом. Ана успела подумать, что вновь, вопреки порядку, начался салют — и тут же над крышей соседнего здания поднялось ввысь огромное облако пламени, озарив пустое выгоревшее небо.
Страшный огненный выброс вздымался всё выше и выше, выжигая зыбкие ночные тени. Казалось, горит сам воздух.
Завизжали полицейские сирены. Несколько кораблей пронеслись над багровыми домами, оставляя после себя длинные полосы дыма.
Ана застыла от ужаса, глядя сквозь своё отражение на страшный столб пламени. Она никак не могла поверить в то, что это происходит в действительности.
Огненное облако медленно осело, растаяло в дрожащем воздухе. Иногда над угловатыми крышами всё ещё взмывали резкие всплески неестественно-яркого пламени, но тут же опадали, превращаясь в тонкие полоски дыма.
Ана замерла, затаила дыхание. Полицейские ви́маны с рёвом и сиренами пикировали над улицами, где ещё мерцал летаргический ночной свет. Однако небо уже заливало багрянцем, уже занялся огненный рассвет. Калавиат завершился громом, от которого содрогнулись стены сотен домов.
Радио шипело, как бы ненароком напоминая о себе. Ана покрутила регулятор — не передают ли что-нибудь о произошедшем, — но на всех каналах царила тишина, исчезло даже запоздалое поздравление, напугавшее её перед взрывом.
Шум за окном угас. Доносились лишь бледные отзвуки полицейских сирен. Языки пламени по-прежнему вспыхивали над крышей соседнего дома.
Ана ещё долго смотрела на багровую дымку над разбуженной улицей — пока хватало сил бороться со сном. Потом легла в постель, но уснула не сразу и сквозь дрёму думала о произошедшем.
Где-то совсем рядом, всего в нескольких кварталах от её дома, беспомощно борются с огнём. Ана представляла людей в огнеупорных комбинезонах, пьяных и неуклюжих, уверенных в том, что их затянуло в зыбучий ночной кошмар, и они в любую секунду проснутся. Пожарные окатывают пламя шипящей пеной, но это не помогает. Пена мгновенно испаряется, от жара плавится воздух. Пожарные кричат. Огнеупорная ткань их комбинезонов покрывается волдырями и лопается. Огонь заливает оголённую кожу. Пожарные погибают — неумолимо и быстро, так и не проснувшись. Потом пламя гаснет, и всё вокруг окутывает чёрная тишина.
Калавиат.
Самкара
Утром Ану разбудил громкий мужской голос — она забыла выключить радио перед сном. Ана даже не могла понять, что говорит ведущий — слова и интонации были знакомыми, но в то же время совершенно лишёнными смысла. Однако стремительный ритм речи и какая-то неестественная надрывная бодрость — на всей той громкости, которую способен был выдать её слабенький приёмник — заставили Ану поспешно встать с постели, превозмогая головную боль и тошноту.
Утренние сумерки за окном были неотличимы от вечерних.
Над соседними домами не взмывали языки огня, пожар потушили, полицейские корабли не пикировали с истошным воем над горящими кварталами — всё это закончилось, оборвалось, как сон. Городские улицы не сохранили следов недавнего светопреставления, утренний вид из окна был уныл и спокоен, как и в любой другой день, однако Ана чувствовала едва уловимые изменения вокруг — в зареве раннего рассвета, в чистом бесцветном небе, даже в домах на противоположной стороне улицы, всё ещё подёрнутых тенью. Как будто чего-то не хватало.