Ветер усилился и теперь дул Ане в спину. Она быстро устала. К тому же было трудно дышать — фильтры в дыхательной маске забились. Она судорожно, через силу втягивала в себя воздух.
Вскоре идти стало совсем тяжело.
Ана вспомнила странные и непонятные сны, в которых она снимает на улице маску, отдирая липкую резиновую кожу от лица, и дышит раскалённым воздухом, смертельно обжигающим лёгкие. С каждым вздохом дышать хочется только сильнее. Грудную клетку разрывает от боли. А улицу медленно затягивает сумрак, как во время затмения.
Ана разволновалась, вспомнив о своих кошмарах. Лицо под маской вспотело, и чёрная резина противно липла к коже. Она остановилась, чтобы передохнуть и, вопреки полузабытым советам, прислонилась спиной к пыльной стене.
Нужно продолжать идти.
Чем дальше она отдалялась от дома, тем более людными становились улицы. Куски облицовки больше не сыпались на тротуар, здания выглядели чище, многие даже сохранили следы бесчисленных реставраций, точно неудачных подтяжек лица. Скрипели передвижные лотки торговцев, слышались крики, хлопали двери подъездов. Раздался заунывный стон из невидимого вещателя, Ана попыталась прислушаться, но передача оборвалась.
От людей вокруг ей передавалось ощущение нервной спешки. Все шли в одном направлении, безвольно подчиняясь однообразному течению дня. Ана думала, что ей тоже следует поторопиться — она ещё не добралась до хагаты, а на работу придётся ехать с двумя пересадками, — однако поблескивающие вдалеке пути немного успокаивали, хоть и казались металлической челюстью, грубо врезанной в городской ландшафт.
Остаётся чуть больше квартала пешком.
Мостовая расширилась. Прохожие по-прежнему шли единым слепым потоком. Над улицей пронёсся чёрный полицейский виман, оглушив всю округу раскатистым рёвом моторов, но никто даже не посмотрел ему вслед.
Ана прошла под затейливой газовой вывеской, на которой тускло мерцали отдельные буквы, не успевшие остыть после ночи. Некоторые здания ближе к Самкаре выглядели новыми, однако, подойдя ближе, Ана поняла, что это всё те же столетние башни, покрытые толстым слоем белил и румянцем. Трещины на стенах замазали штукатуркой, оббитые изразцы размалевали узорами — точно покойника решили подкрасить и нарядить в последний раз.
Ане пришлось ещё раз остановиться, чтобы передохнуть — как раз рядом с таким, наштукатуренным к празднику красок домом, — но когда она вышла на забитую площадь перед Самкарой, её всё равно мутило от усталости.
У двух высоких винтовых лестниц перед перроном бушевало страшное столпотворение. Казалось, сюда согнали всё население города. Плева у Самкары не было, станция ограничивалась примыкающим к бадвану перроном, поэтому в огромный, открытый ветру накопитель превратилась вся городская площадь.
В разношерстной толпе часто мелькали броские фигуры полицейских. Можно было подумать, что они ищут кого-то, но прохожих полицейские не трогали, зато почему-то сгоняли с улиц недовольных торговцев.
У невзрачного приземистого здания напротив перрона грубо выворотили канализационный люк, и из круглого проёма валил густой прогорклый дым. Кто-то крикнул — совсем рядом с Аной, — и несколько человек в тошнотворно-красной форме устремились на крик. Ана невольно попятилась, испугавшись, что полицейские могут принять её за непонятного нарушителя, и попала под струю дыма из колодца.
Она прикрыла глаза, но было уже поздно.
Саднящая гарь чувствовалась даже через маску. Глаза слезились, как обожжённые кислотой. На несколько секунд Ана потеряла зрение — она видела лишь силуэты прохожих, которые сливались в клокочущую бурую массу, и неправильные, как в обратной перспективе, глыбы домов, скрывающие опустошённое небо.
Прохожие поглядывали на Ану с удивлением и даже опаской — она всё ещё стояла, оцепенев, в клубах дыма, прикрывая трясущейся ладонью уродливую маску, которая заменяла ей лицо.
Крик раздался снова, а затем сменился протяжным жалобным пением, как у бездомных, вымогающих подаяние.
Ана наконец выбралась из едкого чада и, по-прежнему загораживаясь рукавом — хотя ветер относил дым из колодца в противоположную сторону, — зашагала к бадвану.
Лестницы, ведущие к перрону, обступала яростная толпа.
Откуда-то сверху доносились отголоски объявлений, — наверное, сообщали о прибытии очередного поезда, — но Ана ничего не могла разобрать. Люди яро проталкивались на перрон, гремел резонирующий вещатель. Хотя одна из лестниц предназначается для подъёма, а другая — для спуска, все направления перемешались: те, кто торопился на поезд, пытались пробиться там, где спускались только что прибывшие, и на ступеньках образовалась сумасшедшая давка. Ана тоже полезла на лестницу, но её, как бездушное препятствие, снесла со ступенек вылившаяся из пришедшего состава толпа. Поезд лишь на несколько мгновений задержался на станции и пронёсся у неё над головой.