Выбрать главу
Гулял в рубашке шелковой Веселый гармонист. С Васильевского острова, С завода «Металлист».
Но вот войной нагрянула Фашистская орда, Он защищать отправился Поля и города. Пел песенки походные, В сраженьях первым был, Он гнезда пулеметные Гранатами громил.
Ходил в атаки грозные Веселый гармонист, С Васильевского острова, С завода «Металлист».
В бою, навылет раненный, Скомандовал: «Вперед!» И, крикнув: «В бой за Родину!» — Упал на пулемет. А в госпитале утром он, Едва набрался сил, Баян свой перламутровый С улыбкой попросил.
И заиграл походную Веселый гармонист, С Васильевского острова, С завода «Металлист».
Ему все удивляются, Сиделки сбились с ног: То песней заливается, То просится в свой полк. Однажды утром раненых Полковник навестил. — Откуда ты, отчаянный? — Он ласково спросил.
Ему ответил с гордостью Веселый гармонист: — С Васильевского острова, С завода «Металлист».

Герман Гоппе

Однажды у старых окопов

Чудо из реальности суровой, Вымысел, помноженный на грусть... Юность спросит: — Мне вернуться снова? — Невозможно... — Хочешь, возвращусь? — И такой же точно будешь? — Буду. Повторюсь, не пропустив ни дня. Вот, чудак, ведь ты поверил в чудо, Что ж тебе не веровать в меня?! — Сосны покачнутся. И тревогу Вынесет простуженный мотив На одностороннюю дорогу, На одноколейные пути. Под ногой камней возникнет ропот. С тяготением земным не в лад С бруствера осевшего окопа Медленные камни полетят. И уже движеньем увлеченный Прошепчу: «Ты воскресишь друзей?» А она спокойная: «О чем ты? Я тогда не стала бы твоей. Впрочем, ладно, им в могилах тесно. И уж раз завел об этом речь, Пусть твои товарищи воскреснут, Пусть встают, им снова в землю лечь...» И предсмертной болью обжигая, Ударяет ледяное — «пусть». — Врешь! — кричу. — Ты не моя — чужая. А моя не скажет — «возвращусь».

Архимед

К слепым и полузрячим На госпитальный свет, Должно быть, наудачу Забрел к нам Архимед. Не слишком ли? Не слишком. Блокадная пора. Шуршат страницы книжки, Читает медсестра... Когда грабеж повальный, Мечей злорадный звон, Трудом фундаментальным Решил заняться он. В своем саду-садочке, Витая вдалеке, Чертил углы, кружочки На чистеньком песке. Ворвался воин Рима, Ворвался — ну и что ж? Врагу невозмутимо: — Не затемняй чертеж! — К несчастью, воин ведал Одно: тупить свой меч. А мог бы Архимеда Просить, предостеречь. И вывод хитроватый На тыщи лет вперед: Уж выбрал с краю хату, Молчи — и повезет... И замерла страница, Когда сказал сосед: — Кончай читать, сестрица. Оболган Архимед. Хозяин камнепада, Он до последних дней Командовал что надо По-нашему бригадой Тяжелых батарей. — Почти, — добавил некто, Подняв лицо в бинтах, — Точней, он был инспектор В технических войсках. Но главное, ребята, Я утверждать берусь, Что он погиб солдатом, Мудрец из Сиракуз.— Свет от коптилки замер, Немногим видный свет. И плакал перед нами Счастливыми слезами Блокадник Архимед.

Глеб Горбовский

Рубежи

Беспристрастно, как птица с вершины полета, без добра и без худа, без правды и лжи я гляжу на бегущие в рвах и болотах, на шуршащие в скалах ничьи рубежи.
Зеленеют солдаты. Торжественно мокнут. Полосатый шлагбаум ложится на путь. А в ничейном кустарнике птицы не молкнут: всепланетные песни терзают им грудь.
Вечереют солдаты. Торжественны лица. Только я беспристрастен, как каменный пик. ...А земля, будто в трещинах, в этих границах, подо мною, растущим к звезде напрямик!
Собираю глазами наземные краски, отпираю себя, словно ржавый замок, и... срываюсь! И бьюсь! Не могу беспристрастно... И на русскую землю валюсь, как щенок.
Обнимаю корявую старую вербу, поднимаю над полем себя, как свечу... И в стальную, пшеничную, кровную — верю! И вовек никому отдавать не хочу.

Детство мое

Война меня кормила из помойки: пороешься и что-нибудь найдешь. Как серенькая мышка-землеройка, как некогда пронырливый Гаврош... Зелененький сухарик, корка сыра, консервных банок пряный аромат. В штанах колени, вставленные в дыры, как стоп-сигналы красные горят. И бешеные пульки, вместо пташек, чирикают по-своему... И дым, как будто знамя молодости нашей, встает над горизонтом золотым...