Чтобы приободрить сигнальщиков, которые до рези в глазах всматривались в сыпучую снежную пелену, командир предупредил:
— Берег здесь высокий, изрезанный — ветер всегда задувает вдоль него… Думаю, хоть немного разгонит снег — Потом, заметив Сергея, сказал: — Приглядывайтесь, лейтенант. Кто знает, когда вам снова удастся побывать в этих местах.
Командир не ошибся: пласты пурги, обгоняющей корабль, вскоре начали уклоняться в сторону и редеть. Включили прожектор — его луч пробился мили на две. Но радиометристы уже доложили: по курсу, в сорока кабельтовых, — берег… Поднялся на мостик и Сидорчук: его, видимо, волновало, насколько точно он вывел эсминец к бухте.
— Как глубины? — поинтересовался капитан третьего ранга.
— Порядка двухсот метров, — ответил штурман.
И тотчас же сигнальщик, повернувшись к вахтенному офицеру, взволнованно и потому чересчур громко крикнул:
— Берег прямо по носу!
Берега еще не было видно — впереди лишь потемнела белая закруть, хотя за нею могли оказаться и скалы, и просто чистое море. Но командир уже, видимо, опознал смутные контуры, потому что внезапно скомандовал рулевому:
— Три градуса влево по компасу! — И одобрительно взглянул на Сидорчука.
Близость берега угадывалась во всем: в громовых перекатах прибоя, что все чаще долетали до эсминца, в остервенелой и хаотической качке. Волны, казалось, набирали злобы перед тем, как броситься на приступ гранитных утесов. Они кружились вокруг «Зоревого», сталкивались и опрокидывались, и вместе с ними дергался и метался корабль, подставляя волнам теперь не только корму, но и оба борта и полубак — все сразу. Когда, наконец, прибрежные заветры разогнали снег, Топольков увидел меж скал проход в бухту. В нем толклись, пританцовывая, неровные, расщепленные обломки валов, не в силах ни вырваться обратно в море, ни соединиться в волну.
На мостике примолкли, выжидающе посматривали на командира: теперь все зависело от него. А капитан третьего ранга прищурил глаза, словно прикидывал расстояние до бурунов. Не отрывая взгляда от берега, связался по телефону с постом движения, предупредил машинистов, чтобы внимательней были на связи и у маневровых клапанов: корабль входит в узкость. Потом подошел к телеграфу и рывком перевел рукоятки на «Вперед полный».
Было что-то жутковато-леденящее в том, как стремительно надвигались на эсминец скалы. Но все понимали: там, в проливе, беснуются течения, ветры и волны, грозя выбросить «Зоревого» на камни. Побороть их силу могло лишь одно: скорость.
Сергей потерял счет времени, оно казалось ему бесконечно долгим, хотя в действительности измерялось теперь секундами. Броские доклады сигнальщиков, короткие команды капитана третьего ранга и отрывистые ответные «Есть!», точные движения рулевого и нервные звонки телеграфа — и эсминец, кренясь и вздрагивая, срезал повороты фарватера, продуманно рыскал в стороны, почти касаясь бортами буев, мигающих синими слезящимися глазами.
Камни, белые от пенящегося прибоя, то возникали перед форштевнем, то оказывались рядом с бортами, то поспешно катились за срезы кормы. Расстояния до них исчислялись десятком саженей. Кильватерная струя «Зоревого», сбиваемая волнами, наползала на них, и тогда особенно зримо угадывалась близость опасности. Скалы гудели в разрывах брызг, воздух, наполненный влагой, казался соленым на вкус. Гонимый ветром, он уже не свистел в антеннах, а как-то плакуче и обиженно всхлипывал, точно стекал обессиленный по надстройкам в голодные рты вентиляторов.
Ветер внезапно угас, волны, притихшие и ручные, заискивающе ластились к «Зоревому» — только тогда Сергей осмотрелся. Эсминец вошел уже в бухту, под защиту скалистого острова, который надежно и твердо стоял на пути урагана. На берегу мирно теплились огни небольшого поселка. Они напомнили как-то вдруг о покое земли, об уюте, о настоящей, а не условной ночи.
Взметнулся к рее шахматно-клетчатый флаг, означающий букву «3», — по-морскому «Земля». Он предупреждал и берег, и другие суда, если б они оказались рядом, о том, что эсминец дал задний ход. Громыхнул, ринувшись в серую воду, якорь. Поход был окончен.