Ваза видела, как женщина в бархатном протянула к ней руку и взяла яблоко, а хмурый с черными усами мужчина, сидящий справа, спросил:
— Вы давно с ним не виделись?
— О, лет двадцать. Он тогда за мной ухаживал и звал в деревню. Вообразил, что там, среди коров, бревенчатых изб и сугробов, из него получится великий художник. Чудак!
Женщина в бархатном пронзительно засмеялась. Засмеялись и остальные, хотя Ваза не видела в этом ничего смешного. А мужчина с усами уставился на Вазу и мрачно сказал:
— Да, если бы во мне тогда хватило мужества уехать вместе с ним от этой городской суеты, безделья и шума… — Он немного подумал и тихо добавил: — Вы знаете, он в прошлом году выставку делал своих картин. И каких картин! О нем столько шумели газеты!..
— Гм, неужели? — удивилась дама в бархатном платье, и ее искусно выведенные брови вздернулись. — Вот никогда не думала. Он мне из деревни присылал несколько писем, да все как-то ответить некогда было, а потом и адрес потеряла. Так вы говорите — газеты шумели?
— Да, отмечали исключительную оригинальность таланта и предсказывали большое будущее.
— Гм, смотри ты. Надо будет завтра обязательно заехать. Вы не знаете, где он живет?
— Вероятно, в гостинице. А лучше, спросите в Союзе художников.
Ваза смотрела на них и молчала. Яблоки в ней кончились и ее переставили на тумбочку. Какой-то подвыпивший шутник надел на нее чью-то всю в завитушках женскую шляпу. И все захохотали.
Вазе было душно, она задыхалась от винных паров, глохла от криков и гогота. Никому не нужная, всеми забытая, она вспоминала, какими глазами смотрел на нее художник тогда в магазине и потом, когда укладывал яблоки, и ей было стыдно за него среди этих орущих, захмелевших людей.
Ваза слышала, как с кем-то сделалось дурно, как кто-то, покачиваясь, подошел к тумбочке. Ваза видела, как к ней потянулась чья-то волосатая рука и ей стало противно. Она покачнулась, упала на пол и разбилась.
За столом кто-то выкрикнул:
— К счастью! — и все засмеялись.
А тот, кто стоял у тумбочки, пьяно пыхтя, вертел в руках мраморный осколок и, выпячивая нижнюю губу, с икотой говорил:
— А она… эк… кажется, была… кр-краси-вая…
Недопетая песня
Эту молодую гусыню звали Белошейка. У неё были красные лапки, сизые крылья и белая грудь — такая белая и такая изящная, словно ее вылепили из чистейшего фарфора.
А он был весь сизым и только над темным клювом белело пятно. И звали его Белолобым.
Стояла осень. Вместе со стаей диких гусей он летел на юг и остановился покормиться на просяном жнивье, недалеко за селом. А она тоже там кормилась и как раз собиралась уходить домой к своей хозяйке с белым лицом и злыми глазами.
Но в этот вечер Белошейка домой не вернулась.
Сначала они с Белолобым смотрели, как золотые вечерние лучи перебирают серебристые на жнивье паутинки, а потом стали рассказывать. Она ему рассказывала о своем детстве в деревне, среди кур и индюшек, а он ей — о пурпурных маках Новой Земли, о моржах и тюленях, и о юге, куда он летел.
И так до зари. А на заре сторожевые гуси подняли крик. Со стороны села с ружьем за плечами шел охотник. Стая быстро снялась и сделала круг.
— Летим! Летим! — кричал, удаляясь, Белолобый.
Белошейка долго бежала за стаей, пытаясь оторваться от земли. Крылья ее плохо слушались, она пролетела не больше ста метров — и заплакала.
А в синеватой дали таяли, таяли, скрываясь за лесом, серые точки…
Белошейка пришла домой и затосковала. Она все еще видела перед собой красивого сизого гуся с белым пятнышком на лбу и тающие в синеватой дали серые точки.
Она тосковала всю зиму. А когда пришла весна с полой водой и речным ледоходом, в сарай каждое утро стала приходить хозяйка, щупать кур и гусынь и ругать Белошейку.
— Вот наказанье! Опять без яйца! У людей гуси как гуси, а тут… У, так бы и прибила!
А Белошейке даже и рассказать о своем горе было некому. Куры мечтали зоб набить пополнее, а гуси — поплескаться в воде.
Скучно!
Выйдет ли в поле — на бывшее просяное жнивье — мокрые поля — все в грачах, журавлиные крики плывут на север…
Тоска!
Но однажды, когда малость подсохло, с неба раздался крик:
— Ка-га! Ку-гу! Белошейка!
Это был Белолобый. Он кружил над деревней и звал ее.
— Ку-гу! Я здесь! — воскликнула Белошейка, перелетела через забор, побежала к огородам.