— Вы носите очки? — растерянно проговорила я, всё ещё пребывая где-то в иных мирах. О том, что этот вопрос может обидеть моего заказчика, я даже не подумала.
— Иногда, — расплывчато откликнулся он. — Садись. Извини, что я вот так проводил тебя к себе; не хотелось посвящать в наши планы кого-то ещё.
— Значит, вы правда…
— Мы, кажется, в прошлый раз условились об ином обращении? — с лёгким раздражением оборвал меня Тай-ай-Арсель.
— Да, — ничуть не впечатлившись его недовольством, медленно кивнула я. — Так это правда? Про твою магию?
— Увы, — с неприятной кривой усмешкой развёл руками Дайрон. — Перемещать людей в пространстве я не способен. Зато на это способен Закатный дворец, а я его полновластный хозяин. Но довольно об этом. Ты всё приготовила?
— Да, как было условлено, — медленно кивнула я. — Хочешь, чтобы я тебе показала?
— Не буду портить себе удовольствие, пусть будет сюрприз. Но ты можешь сейчас пойти в зал и вписать иллюзию в местность. Начало праздника на закате, а твой выход — в полночь. Ты точно сможешь всё выполнить? — с неприязненным снисхождением спросил он, как-то странно меня оглядывая.
— Что заставляет тебя сомневаться в этом?
— Твой внешний вид. Ты какая-то… тусклая и нездоровая.
— Ты утверждал, что имеешь представление о работе Иллюзионистов, — я повела плечами, обозначая пожатие. — Стоит ли удивляться губительному влиянию на меня Безумной Пляски? — в голосе звучали только безразличие и пустота; ни привычного этому человеку страха, ни восхищения, ни даже раздражения. Мне сейчас было плевать на отношение дора Керца, в моём маленьком мире он не существовал, это был безобидный и бессмысленный призрак, которому суждено было вскоре умереть в муках, и с которым я и разговаривала просто потому, что молчать было невежливо.
— Иди, работай, — со странной улыбкой кивнул мне хозяин кабинета, и мир вокруг вновь мигнул, изменяясь.
В белоснежной бальной зале, в отличие от парка, было также пусто и тихо, как в предыдущий мой визит сюда. Ноги в мягких кожаных туфлях ступали по каменному полу совершенно бесшумно, и моя реальность от этого не становилась ближе к окружающему миру.
Я плела свои кружева, выпуская собственные иллюзии в заботливо построенные для них декорации, что-то подстраивая, что-то корректируя, что-то изменяя. Акустика и освещение зала вносили свои коррективы, и белый мрамор под ногами иллюзий звучал совсем иначе, чем тёплый деревянный пол моего дома. Да и развернуться здесь им было легче.
Два мира — реальный и мой собственный, — причудливо наслаивались друг на друга, рождая странные парадоксы пространства и времени. Пространство собиралось в складки, выплёвывая проглоченных у входа людей в разных концах залы, коверкая их тела и лица. Время крутилось спиралями и порой бежало вспять; я видела, как люди выходят из зала спиной вперёд, и слышала, как распорядитель задом наперёд читает имена масок удаляющихся фигур. Здесь и сейчас не было титулов и личных имён, лишь красивые образы. Я плавала в этом океане безликих красок, двигалась, что-то кому-то говорила, танцевала, но все мои действия сопровождались странным ощущением театральной постановки, в которой я принимаю участие.
Моя реальность совместилась с окружающим миром по сказочным законам: в тот момент, когда часы дворца пробили полночь. Впрочем, сказка моя была очень страшной, чего пока не понимал никто из гостей.
Жуткий, потусторонний скрежет доселе молчавших дверей оборвал разговоры в зале, привлекая внимание присутствующих к новой гостье. Тонкая гибкая девичья фигура, звонко цокая каблучками и задорно улыбаясь под полумаской, вбежала в зал. Церемониймейстер отобразил на лице растерянность и закопался в свои списки, тщетно пытаясь найти там неучтённую гостью.
А пёстрая и яркая бабочка, которую напоминала своим нарядом и лёгкими движениями девушка, порхнула в центр зала. Опомнившиеся музыканты грянули что-то весело-зажигательное, и гости стряхнули оцепенение, кое-кто начал танец.
А Её тем временем перехватил мужчина в чёрном наряде и простой белой маске без узоров, за талию рванул к себе, вынуждая прижаться ближе. На них почти никто не смотрел; ну и пусть, что этого мужчину тоже никто не знал, и никто не видел, откуда он взялся. Это же маскарад, кому какое дело? Может быть, потом кто-то вспомнит, как Он спускался по одной из боковых лестниц, как стоял у стены с бокалом игристого вина, как увидел Её и ринулся вперёд. Но сейчас Они были частью толпы.
Всё изменилось очень быстро. С грохотом и звоном разлетелся в мелкие осколки витраж. Дождь битого стекла обрушился на гостей; завизжали дамы, кого-то посекло осколками, кто-то начал требовать целителя. А с потолка по нисходящей спирали, под скрип и стоны сбившихся с ритма музыкальных инструментов, с хохотом побежала сцепившаяся руками процессия из мужчин и женщин. Люди, испуганно шепчась, прянули в стороны, освобождая место новым гостям.
Никто пока ещё не понимал, что происходит. Даже когда новоприбывшие своим пением, гиканьем и несколькими чуть расстроенными музыкальными инструментами заглушили и без того деморализованный оркестр. Даже когда закружили в своём танце пёструю бабочку, обтекая своим вниманием фигуру в чёрном. Даже когда безликая маска дёрнула к себе взвизгнувшую и перепуганную барышню, попавшуюся под руку, а пёстрая бабочка с весёлым заразительным смехом утащила в круг белоснежную фигуру хозяина вечера. Постепенно танец захватил всех гостей, кто-то убрал осколки, кто-то оказал пострадавшим помощь, и о новоприбывших забыли.
Кто-то запнулся, когда зал исподволь окутал сладковатый запах тлена с железистым привкусом крови. Но не понял. А потом бабочка, всё так же весело смеясь, выхватила из декоративных ножен какого-то кавалера не менее декоративный нож и лёгким, уверенным движением, не снимая с лица улыбки, вспорола себе горло. Широко, размашисто, от одного уха до другого. Кровь плеснула на ближайших гостей и белый мрамор пола.
И вот тогда бодрую музыку и гул голосов с лёгкостью перекрыл жуткий, захлёбывающийся визг какой-то женщины. Звук послужил сигналом; Пляска развернулась во всей красе. Вот дама в синем с хохотом разматывает внутренности из вспоротого живота кавалера. Вот ещё один коленопреклонённый кавалер предлагает даме своё кровоточащее и трепещущее сердце на вытянутой ладони. Впрочем, даме с вырванными глазами и залитым кровью лицом сложно оценить красоту этого жеста. А вот дор Керц с дикой улыбкой на лице выковыривает из своего тела рёбра, одно за одним, и на белом одеянии кровь образует причудливые разнотонные узоры. Кровавое безумие охватывает центр зала и выплёскивается паникой в окружающее пространство.
Тут и там слышатся крики ужаса, кто-то падает без чувств, кого-то тошнит, возле всех выходов образуется давка, но двери закрыты.
А изломанные изуродованные тела вдруг падают на пол марионетками, которым обрезали управляющие нити, расплываются омерзительной красно-бурой жижей и исчезают, оставляя лишь одинокое алое пятно.
Меня мутит, слегка потряхивает, реальность перед глазами расплывается, и я со своего места у колонны никак не могу понять, что же там такое лежит?
Толпа далеко не сразу начинает приходить в себя. Но тут кстати приходится присутствие моих коллег, распознавших в произошедшем иллюзию. Кто-то зычным голосом возвещает, что это было видение, а не реальность. И пока кто-то пытается организовать обезумевших от страха гостей, ещё один Иллюзионист подходит к тому алому пятну на белом фоне, и я слышу — я вообще отлично слышу каждый голос каждого из гостей в этой зале, — как он растерянно произносит:
— Проклятье! Это дор Керц, и он в самом деле мёртв! Надо звать сыскарей.
Всё это мой разум фиксирует отстранённо, сквозь волнами накатывающую дурноту и темноту, а мир закручивается вокруг с бешеной скоростью. И вот тьма забытья, тяжёлая и, к счастью, совершенно пустая, накрывает меня с головой, вычёркивая из этого мира.
Сначала появился запах. Резкий, смутно знакомый, отвратительный, вызывающий тошноту. Я отмахнулась от него, издавая какой-то нечленораздельный раздражённый звук, и в мою темноту вплелись чужие голоса.