— Я так понимаю, ваше наследство.
Аликс спросила не об этом, она хотела знать, что именно он привез. Ладно, «наследство» она разберет с Магали.
— Убитые, раненые есть?
— Двое убитых, четверо раненых.
Могло быть хуже.
— И, значит, пятеро пленных?
— Да, верно, госпожа графиня. Так и есть. Один тяжело раненный, я думал, не довезу, но пока вроде дышит.
— Хорошо. Что с остальными?
— Мы когда их нагнали, они друг друга почти перебили уже. Добычу делили. Пятерых мы захватили, еще человек семь скрылись, так что здесь, наверное, не всё.
— Этих семерых вы не искали?
— Искали, но они успели перейти пределы ваших владений. А на землях Транкавелей я их преследовать не решился.
— Что ж, это было мудро с твоей стороны.
Все обошлось лучше, чем можно было надеяться. И Жеан вернулся, честно передав ей в руки хотя бы часть добычи.
— Твоя верность и разумность заслуживают награды. Подумай, чего бы тебе хотелось.
— Подумаю, госпожа графиня.
В мешке, брошенном Жеаном на стол, оказались монеты и драгоценности. Аликс с помощью Магали разбирала их до глубокой ночи. Монеты были разные — медь, золото, серебро. Довольно увесистый кошель. Из драгоценностей Аликс узнала серьги и ожерелье, принадлежавшие матери Раймона, и браслет — один из его подарков ей самой. Остальные вещи — еще несколько пар серег, браслет, кольца, очевидно, были трофеями Гильома. Очевидно было и то, что сбежавшие с поля боя головорезы брата унесли с собой не малую, если не большую часть его добычи, а часть, вполне возможно присвоили себе и крестоносцы Жеана. Но полученная ей часть все равно лучше, чем ничего. Можно будет нанять наемников.
Отпустив сдерживающую зевоту Магали, Аликс в одиночестве спрятала мешок под кровать, где уже лежали деньги, одолженные у еврейских купцов, и добыча, отобранная у первой группы пленников.
Сон был беспокойным и недолгим. Аликс проснулась от тихого, осторожного скрипа и ощущения, что в ее покоях кто-то есть. Она привстала на кровати напряженно прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Неужели убийца все еще жив, как-то сумел освободиться из подземелья и счел делом чести выполнить полученный приказ?
Внезапно сверкнула молния, и в этой быстрой вспышке Аликс успела заметить темную фигуру у стены слева. Кто это? Кто там? Быть может, Реми, прокравшийся по тайному ходу? Или она приняла за человека причудливую тень? Сердце стучало все громче, мешая прислушиваться к происходящему вокруг.
Еще одна тихая, без грома, вспышка молнии, и Аликс отпрянула, обнаружив, что фигура уже угрожающе нависла над ней, а свет повторной, еще более яркой вспышки, высветил лицо.
Гильом! Прежде, чем потрясенный разум успел найти объяснение «Как?! Откуда?», он, ухмыляясь, протянул к Аликс руку, и она с брезгливым ужасом обнаружила, что пальцы отделены от ладони, хотя движутся вместе с ней, и пальцы эти принадлежат не Гильому, а его жертвам. Гильом подчинил отрезанные пальцы своей воле, а она… она забыла кинжал. Аликс не чувствовала несгибающейся привычной тяжести в потайном кармане платья и судорожно, сквозь громкий, ускоряющийся стук сердца шарила в темноте рядом с собой в поисках ножа. Нож все не находился, от бессилия перед самым страшным своим кошмаром Аликс то ли всхлипнула, то ли захрипела и… проснулась. В темноте. Это во сне она видела Гильома, а на самом деле могла лишь слушать и щупать темноту.
Аликс слезла с постели и, миновав треклятые ступеньки, принялась успокаивать себя привычным способом — мерить шагами комнату.
И мерила, пока совершенно не потерялась в пространстве и не налетела на стену. От неожиданной силы удара прервало дыхание, но Аликс не стала отодвигаться прочь от каменных плит. Если двигаться вдоль них на ощупь, можно найти окно — в такие мгновения ей всегда не хватало воздуха.
Где-то снаружи пропели петухи. Интересно, первые? Вторые?
На счету Гильома множество отрезанных пальцев, а на ее счету отныне семь пар отрубленных кистей и семь языков. Она сделала еще один шаг навстречу тьме. Или свободе. Свободе творить тьму.
Ей все чаще казалось, что единственная истинная свобода заключается в том, чтобы уйти. Провал недостроенной галереи манил Аликс. Истинная свобода в том, чтобы выбрать, когда прекратить играть в заведомо проигрышную игру на навязанных тебе условиях. Именно поэтому церковь эту свободу так оберегает и запрещает. Аликс цеплялась за жизнь назло Гильому, но теперь, когда его не стало, мысль о том, чтобы выбрать свободу, вновь обрела опасную привлекательность.
Не стоит открывать окно. Просто немного постоять тут, у стены.
Гильома больше нет, и в наследство ей он оставил не только награбленные неизвестно где драгоценности и призрачное право на Вуазен, но тьму, слепоту и одиночество изуродованной судьбы. Аликс предстоит до конца жизни угадывать смысл происходящего по шумам, по ощущениям в кончиках пальцев, навеки быть привязанной к поводырям, к чужим, готовым обмануть глазам и словам. Родись она такой, быть может, слепота не вызывала бы в ней столько горечи и гнева. Но Аликс еще помнила, что такое видеть. Посмертным и самым изощренным «даром» Гильома стала потеря, смириться с которой ей будет слишком нелегко. Он лишил Аликс самого дорогого удовольствия в жизни — чтения, и одной из самых значимых частей свободы — возможности передвигаться без посторонней помощи.
И все же Гильом умер, а она жива и теперь свободна хотя бы от него. Пусть победа и ощущалась как усталость, бессмысленность и тоска до тошноты и кома в горле.
Аликс прижалась лбом к стене, кожей лица и пальцев ощущая холодную, отрезвляющую твердость камня. Ком в горле застрял болью, но плакать она не хотела, и камень помогал ей в этом. Собраться, быть сильной. Как эта стена, она выстоит вопреки всему.