— Да, н-графиня, очень хочу.
В женских голосах возраст проявляется меньше. Так мог звучать голос и юной девицы, и молодой женщины. Когда Ньель с Югето поженятся, Югето снова придется лечь с мужчиной… Пусть на сей раз лишь с одним и влюбленным, но Аликс хорошо знала, что и такое соитие может быть пыткой. Крестьянки в принципе устроены иначе, им это проще и привычнее, или Югето пока просто не понимает, на что добровольно обрекает себя?
— Расскажи мне, что тогда случилось на мельнице, — приказала Аликс.
Вздох. Молчание. Девушка не хотела говорить, не хотела вспоминать. Аликс ждала, желая понять, насколько сильно Югето этого не хочет.
— Франкские воины пришли и потребовали их накормить, — наконец послышался голос, осторожно и медленно подбирающий слова. — Мы с матерью приготовили и накормили. Но им этого было мало… А утром они захотели снова есть и снова вина. Их главный подавился. Говорят, он ваш брат, н-графиня…
Последние слова были произнесены совсем тихо.
— Реми сказал мне, вы — хорошая семья и всегда предано служили н-графам де Ге. Я обеспечу приданым тебя и каждую из твоих сестер, можешь не бояться.
Тихий выдох.
— Благодарю вас, н-графиня.
Молчать и дальше будет в их интересах. Но сейчас Аликс хотела услышать и убедиться.
— Склянка еще у тебя?
Осторожное молчание и, наконец, тихий ответ.
— Реми забрал ее, н-графиня.
Отлично. Значит, это была Югето, и значит, скоморох замел все следы.
— Я хочу, чтобы ты помогала Рачель с обязанностями кастелянши. Учись, все подмечай, возникнут вопросы — обращайся ко мне.
Что из этого выйдет, будет видно. Югето слишком молода, чтобы челядь восприняла ее всерьез, но, если она справится, Рачель можно отослать обратно в деревню.
Урожай был собран, желающих покаяться набралось почти шесть десятков, и монахи решили больше не тянуть. Аликс, разумеется, не могла видеть происходящее, но она знала, что подразумевает совершение покаяния, слышала, как кающиеся громко повторяют перечень своих грехов, и как этот перечень то и дело прерывается свистом и ударами кнутов, с помощью которых очищали грешников от скверны и учили смирению перед Господом монахи.
Те, кто еще только подумывал покаяться — а Аликс была уверена, что среди собравшихся во дворе смердов таких немало — наблюдали за происходящим в молчании.
— Реми вернулся, — вдруг оживилась за спиной Аликс Магали. — Вон он в толпе, я его вижу.
Аликс не сомневалась, что скоморох вернется, причем именно к покаянию, чтобы описать потом братьям во всех подробностях — ведь Раймону и Пейрану тоже предстояло покаяться, если они и правда хотят примириться с церковью. Аликс плохо представляла себе Раймона босиком, в одной рубахе, со свечой в руках и веревкой на шее, ведомого за нее как барашек, сокрушающегося о грехах и просящего прощения, ползущего на коленях под градом ударов плетью. Но, в конце концов, если уж граф Тулузский прошел через это, чтобы сохранить свои владения, то и Пейран может убедить Раймона вытерпеть во имя будущего их дома. Другое дело, что Арно не собирался больше никому из провансальской знати даровать папское прощение.
Во время общего обеда, накрытого на столах во дворе по случаю окончания жатвы и возвращения заблудших душ в лоно матери церкви, Аликс сидела, не притрагиваясь ни к блюду, ни к кубку — из-за слепоты она теперь ела лишь в одиночестве, когда ее никто не мог видеть. Едва стук посуды и чавкающие звуки стали стихать, Аликс поднялась к себе, предварительно поручив Магали привести к ней скомороха.
— Мое почтение, н-графиня.
Когда Реми ушел в прошлый раз, она была зла на него. Сейчас, когда он вернулся, Аликс разозлилась снова.
— Я привез соскобленный пергамент, как вы просили.
Она не может видеть, и написать пару букв стало для нее адской по сложности задачей. Слова прозвучали для Аликс почти издевательством.
— Положи на стол.
Не дожидаясь, когда стихнет шорох пергамента, она спросила:
— Что за вести ты принес?
— Н-Пейран спрашивает, удалось ли вам поговорить с папским легатом о прощении для графов де Ге и Конфлан.
— Да, — ответила Аликс. — Но он сказал, что первыми должны покаяться крестьяне.
— К графу Тулузскому он не предъявлял таких требований.
— Граф Тулузский — вассал французской короны, он просил о возвращении в лоно церкви в других условиях, до взятия Безье и Каркасона, и он более могущественен. Н-Пейрану, без сомнения, обо всех этих обстоятельствах известно.