— Хотел, конечно, — послышался голос Реми. — Но перехотел.
— Перехотел?
— Да. Так что, если собираешься настраивать меня против Раймона, играя на моем честолюбии, не трать усилий напрасно.
— Что означает твое «перехотел»? — спросила слегка раздосадованная и озадаченная Аликс.
— Что по зрелом размышлении я понял: в определенном и, пожалуй, самом важном смысле Раймон идеальный правитель.
— И в каком же это смысле? — усмехнулась Аликс.
— Он не упивается властью, но она и не тяготит его.
— Не тяготит настолько, что теперь Гельону придется расплачиваться с долгами.
— С долгами рано и поздно приходится расплачиваться всем.
— Значит, Раймон, по-твоему, идеальный правитель. А я?
— Ты стремишься к власти, но для тебя она — бремя.
— Если это такой способ убедить меня вернуть Гельон Раймону — не трать усилий понапрасну.
Реми рассмеялся, а Аликс снова погрузилась в мысли, не дававшие ей покоя на протяжении дня.
— Бремя — не власть. Бремя — слепота. Один из еретиков сегодня говорил, что молодость, красота, богатство… зрение… даются нам на время, и тот, кто не сумеет смириться, когда судьба заберет обратно свои дары, обречен быть несчастным. Наверное, бог находит это забавным: человек борется, любой ценой пытается стать свободным, и вдруг… слепнет. В слепоте нет ничего от свободы. Ты шага не можешь ступить без помощи, не можешь видеть, есть, читать. Когда я думаю, что это навсегда, мне хочется разбить голову о стену.
Последние слова оставили горькое послевкусие на языке, и Аликс замолчала, боясь, что голос подведет ее.
— Ты можешь дать мне руку? Просто дать руку, — донеслось с другой стороны кровати.
— У тебя ничего не бывает просто, — ответила, сразу насторожившись, Аликс.
— Это у тебя ничего не бывает просто, — рассмеялся Реми.
Она подвинула руку чуть влево и почувствовала касание его пальцев. Одна его рука чашей объяла ее ладонь снаружи, пальцы второй кончиками легко провели по внутренней стороне. Туда, обратно. Аликс затаила дыхание от напряжения и щекотности.
— Мне кажется, тебе было бы легче, если бы ты научилась больше узнавать из прикосновений. Необязательно к людям, можно начать с вещей.
На ее ладони он чертил треугольники, круги, квадраты, зигзаги. Аликс так остро ощущала щекотное движение его пальцев по своей коже, что была готова вырвать руку.
— Однажды в пути, в Кастилии, я повстречал жонглеров с Востока. Один из них уверял, что по руке можно прочесть судьбу.
— И что он увидел по твоей руке?
— Он говорил о каких-то линиях, крестах. Я не понял и не запомнил.
— Ты веришь в это?
— В то, что судьба записана в складках на ладони? — спросил Реми, в очередной раз проводя по складкам ее ладони кончиками пальцев.
— В то, что все предначертано, и у человека нет ни выбора, ни свободы.
— Как мне кажется, свобода — это возможность выбрать тот вид несвободы, с которым легче примириться.
Аликс неожиданно для себя внутренне согласилась с его словами.
— Что примиряет тебя с твоей несвободой? — спросила она.
— Больше всего… пожалуй, возможность путешествовать, видеть и узнавать новое.
Путешествовать и узнавать новое дозволено мужчинам. Удел женщины — оставаться в замке, рожать и растить детей уехавшему на охоту или очередной турнир, ушедшему в очередной крестовый поход супругу. Аликс понадобилось несколько седмиц, чтобы убедить Раймона разрешить ей навестить родителей в Бретани, и то он не согласился бы, если бы по соседству не устроили турнир… Родись она мужчиной, её свобода, быть может, тоже зиждилась бы на радости путешествий и познания.
— Для женщины лучший из доступных ей видов несвободы — быть хозяйкой в своем замке и не впускать в него никого, кто может отнять у нее это право. И потому, пока жива, я не отдам Гельон ни твоему брату, ни кому бы то ни было другому.
Аликс вытянула ладонь из рук Реми. Она не хотела снова ощущать горечь и напряжение, но ощущала, не собиралась затрагивать настолько болезненные и волнующие ее вопросы, но слова вырвались сами.
— Что ж, значит, у тебя сейчас именно тот вид несвободы, к которому ты стремилась.
Не совсем, но уже близко. Аликс упорно и долго прогрызала путь к своей несвободе. И так сосредоточилась на оставшихся шагах, что почти позабыла о тяжелом пути, оставшемся позади. Слова Реми заставили ее вспомнить. Стоила ли эта несвобода всех тех жертв, что ей пришлось принести, в том числе сегодня? Аликс готова была ответить без колебаний. На месте сегодняшних еретиков, она тоже выбрала бы то, без чего и жизнь, и смерть теряли смысл — возможность быть собой, возможность самой выбирать собственную несвободу, какой бы призрачной она не казалась.