— Ты нарочно передвигаешься бесшумно?
— Нет, я встал выкинуть огрызки в окно. Думаю, ты не услышала из-за плеска воды.
Объяснение было похоже на правду, но раздражение все равно осталось.
— Что я буду изучать теперь? — спросила Аликс.
— Ничего. Для одного раза уже достаточно.
Она презрительно фыркнула, выражая свое отношения к столь малым целям и достижениям.
— Хоть вы стремитесь добиваться всего и сразу, госпожа графиня, в постепенности есть своя польза и своя привлекательность.
В назидательном тоне Аликс услышала насмешку. Временами Реми раздражал ее просто до бешенства. Фыркнув еще раз, Аликс передернула плечами и шагнула в сторону кровати.
— Госпожа графиня, позвольте вручить вам. — Голос остановил Аликс, когда она шла по двору вместе с Магали.
Аликс ожидала, что Реми даст ей какой-то очередной предмет, определить который нужно будет наощупь, но комок шерсти, что Реми сунул ей в руки, был теплым и немедленно начал извиваться. По запястью прошлось что-то мокрое, и Аликс выронила зверька, с визгом приземлившегося на пол.
— В Гельоне снова есть… собаки, — сообщил Реми довольным и веселым тоном. Судя по заминке в словах, он успел наклониться и подобрать щенка.
Есть, и отлично. Аликс приказывала найти и привезти собак, чтобы они охраняли запасы.
— Щенков пятеро, и я подумал, возможно, вы захотели бы оставить одного себе.
— Не захотела бы. Отправь к остальным.
Зачем слепой собака? Чтобы сбивать с ног? Какая вообще от собаки польза, кроме того, что она скулит, лает, все грызет, кусает и воняет псиной? Ах да, с ней можно ездить или ходить на охоту, но это точно не про Аликс.
Она снова вспомнила ощущение прикосновения к живому шерстяному клубку вечером, оставшись одна в своих покоях. Гильом натаскивал собак и охотился, иногда прямо во дворе замка. На кошек, куропаток, крыс, крестьянских девок. Последних он натаскивал валить с ног и рвать им юбки. Но любимой куропатке Аликс шею свернул сам, собственноручно, собакам швырнул потом.
Аликс помнила — слишком хорошо — вспышку ярости, ощущение поруганности и беспомощности, заставившие ее ударить Гильома сначала ногой, потом палкой. Страха в тот первый раз не было, несмотря на ощутимую разницу в возрасте и размере, лишь яростное желание сделать с Гильомом то же, что он только что на ее глазах сделал с птицей.
Аликс не любила собак. Но не боялась. Просто это были животные Гильома. А у нее с тех пор не было животных, и она ни разу не задавалась вопросами «почему?» или «хочет ли она завести себе кого-то?». Ни разу до сегодняшнего дня, до того, как Реми разбередил в ней воспоминания, сунув в руки щенка. И зачем только? Чтобы сделать слабее? Вывести из равновесия? Последняя мысль рассмешила Аликс: о каком равновесии может идти речь применительно к ней?
Она не помнила своих чувств к куропатке, не помнила, почему птица была ей дорога. Возможно, потому что была слишком мала, или, более вероятно, потому что мучительная, но быстрая кончина куропатки в руках Гильома, затмила все остальное, и в памяти осталось только это мгновение.
Аликс ела куропаток потом, неоднократно. Жареных, вареных, и ни разу не испытывала каких-либо неудобств по этому поводу. Равнодушно скользила взглядом по Гильому, гоняющему со своими собаками по замковому двору крысу, кошку или очередную крестьянскую девку. Но сейчас воспоминания разбередили ее, и Аликс поймала себя на том, что носится туда-сюда по своим покоям в темноте.
Она ходила так долго, что даже устала. Потом все же улеглась. Лежала и прислушивалась к затихающим шумам замка, ощущая ту бессмысленную пустоту, что пришла к ней с кошмаром о Гильоме и осталась, угнездилась где-то глубоко внутри. Интересно, убийца, которого Гильом послал к ней, еще жив? Чем он занят сейчас? Аликс почти была согласна на то, чтобы тот был жив — это придало бы жизни напряжение и смысл, которые она, похоже, потеряла, едва вопрос выживания перестал стоять так остро.
Когда пришел Реми — чуть позже обычного, как показалось Аликс — она не шелохнулась, продолжив молча лежать на спине, чувствуя себя отделенной невидимой стеной одиночества ото всех. Она лежала и молчала, погруженная в какой-то душный морок, пока не почувствовала кожей легкое касание. Пальцы Реми скользнули по краю ее ладони приглашением. Мгновение Аликс принимала решение, а потом шевельнула рукой в ответ, поворачивая ладонь внутренней стороной вверх.
Он принялся выводить на ее коже узоры, снова, но это уже не казалось Аликс таким невыносимо-напряженно-щекотным как в первые разы. Не хотелось вырвать руку (почти), а разум продолжал бездумно витать в непроглядной темноте.
Из этого состояния Аликс вывела настойчивость, с которой Реми пальцем вдавливал в ее ладонь свои узоры. Точнее, один и тот же узор, раз за разом. Аликс нехотя сосредоточилась, в попытке понять, что это за узор. Ничего особенного или сложного, простые знаки… хотя… Кровь побежала от ладони к сердцу, ударила в голову вспышкой озарения: это же буквы! Буквы! «Ч», «И», «Т»…
— Не пиши по одной, пиши несколько рядом, — нетерпеливо попросила Аликс.
«Читай» — линии, что Реми провел на ее ладони и запястье, сложились в буквы, а буквы — в слово. Читать, Господи, она может читать! Аликс закусила губу, чтобы не расплакаться, чтобы не смеяться от радости, как дурочка. Она может читать в темноте и слепая!
«Пиши» — вспыхнуло удовольствием на коже и в голове следующее слово.
Аликс ухватилась за руку Реми, поворачивая поудобнее.
«Скажи вслух», — быстро вывела она буквы почти до локтя, отодвигая выше мешающий рукав рубахи, и снова вернулась к ладони, чтобы продолжить: «что я сейчас написала».
— Скажи вслух, что я… сейчас написала, — донеслось из темноты.
Она может читать, может писать и может быть понятой, хотя уже не надеялась на это!
«День миновал, на землю ночь спустилась*», — написала Аликс первые, пришедшие в голову строки. И, затаив дыхание, ждала, пока буквы ответа складывались в продолжение: «Могучий император сон увидел».
«У входа он стоит в ущелье Сизы», — вывела она следующую строку, и не выдержала, всхлипнула, когда прочитала на своей коже ответ: «Зажал копье из ясеня в деснице».
«Но за копье граф Ганелон схватился», — продолжила Аликс.
Она помнила «Песнь о Роланде» всю, от первой до последней строчки. Но никогда не читала ее так — букву за буквой, впечатанной в кожу. Невольно и незаметно для себя Аликс начала повторять вслух слова, которые писала у Реми на руке, и слова, которые писал на ее руке он. Почти беззвучно, но, когда Реми стал делать так же, это беззвучие превратилось в тихий, ритмичный шепот, от которого у Аликс мурашки побежали по коже. Она писала и шептала, шептала и писала, все более размашисто, а под конец, устав, просто слегка водила пальцем по ладони Реми, не пытаясь вычерчивать буквы. И очередность строк они уже не соблюдали, шепча все подряд вместе. Невероятное возбуждение сменилось невероятной же усталостью, словно Аликс вместе с Роландом теряла силы в бою, обретая взамен приятно-грустную усталость небывалого свершения.
— Кого-то сир Роланд мне напоминает своим нежеланием принять помощь, — сказал Реми вслед за последней строкой.
Троекратный отказ трубить в рог, и троекратный рев рога, когда уже слишком поздно. С одной стороны, Аликс понимала почему Роланд отказывался протрубить раньше, с другой — с самого первого раза досадовала на то, чем этот отказ обернулся. Она хотела бы что-то ответить Реми, возразить, но не могла ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. «Я поспорю с тобой завтра», — успела подумать Аликс, смиряясь с тем, что сейчас уснет.
Примечание:
* Строки из «Песни о Роланде» в переводе Ю.Б. Корнеева:
День миновал, на землю ночь спустилась.
Могучий император сон увидел:
У входа он стоит в ущелье Сизы,
Зажал копье из ясеня в деснице;
Но за копье граф Ганелон схватился,
Потряс его и дернул что есть силы.
Взвились обломки древка к небу вихрем...
А Карл все спит, не может пробудиться.