— Реми, ты не слышишь меня? Нет.
Аликс поняла, что не хочет обнадеживать себя, не хочет хвататься за призрачную вероятность исцеления, а потом заново проходить все мучительные стадии принятия того, что слепота с ней навсегда.
Аликс решила не говорить о новой сделке Реми. Слова и намерения пусты до тех пор, пока караван с товарами и наемниками не появится в Гельоне, к тому же знать о ее сговоре с евреями не желательно никому. Скрыть от Реми, а значит, и от де Ге, тайную торговлю не удастся, если Реми продолжит выполнять обязанности ее помощника, которые он, по сути, выполняет сейчас. Может, отправить его с посланием в Конфлан на то время, которое назначил купец Давид для прибытия каравана?
Она не хотела отпускать Реми насовсем. Точнее, она совсем не хотела его отпускать. И дело было не только и не столько в его помощи в хозяйственных делах или бессоннице.
Дни напролет, неохотно вникая в повседневные заботы замка, Аликс ждала ночи, избегая признаваться в этом даже самой себе. Она понимала, что тем самым ставит себя в еще более уязвимое положение, но отказаться от возможности снова почувствовать себя живой была не в силах.
Это не было любовью к чтению, это было острой необходимостью. Как голодающий, увидев пищу, не может остановиться, хотя и знает, что потом ему будет плохо, так и Аликс не могла заставить себя не прельщаться тем, что предложил ей Реми.
Днем она старательно уничтожала память о ночи, запрещая себе возвращаться воспоминаниями к тому, что дарило ей удовольствие. Странным образом, чередование дней и ночей напоминало Аликс о монастыре, где ночи в скриптории с братом Юбером были ее убежищем после дневного молитвенного усердия в обществе Арно.
Потом неизбежно наступит расплата — он либо потребует уступок в пользу де Ге, либо захочет больше места в ее постели. От этой мысли усмешка кривила лицо, оставляя в горле болезненный осадок. Аликс раз за разом заставляла себя сглатывать этот осадок, отрезвляя разум, очищая от соблазнов, один раз уже загубивших ее свободу.
— Что ты принес сегодня?
— Вот.
Аликс ощупала нечто, упавшее к ней на колени. Веревка.
— Чтобы повеситься? — съязвила она. Хотя сама мысль о том, что в комнате с ней мужчина и веревка рождала тревогу.
— Чтобы учиться завязывать и развязывать, в том числе кошельки, — послышался голос Реми. — Попробуй развязать узел.
Аликс провозилась долго: сначала никак не могла «увидеть» внутренним зрением, где концы, и за какой лучше тянуть, потом никак не получалось узел распустить, а пускать в ход зубы брезгливость не позволяла. В конце концов Аликс все же справилась.
— А теперь попробуй завязать.
Это будет полегче, решила Аликс и ошиблась. Стоило задуматься, как веревка запуталась. Завязать узел ей удалось далеко не с первой попытки, когда уставший и раздраженный разум отрешился, и руки сами сделали свое дело.
Да, она устала, но не в ее привычках было отступать. Аликс еще несколько раз заставила себя завязывать и развязывать узлы. Нужное умение, но лучше бы оно никогда ей не пригодилось.
Отбросив веревку, Аликс растянулась на спине, давая отдых напряженным мышцам плеч и рук. Хотелось чего-то приятного теперь. Читать. Выводить буквы на руке. Или просто слушать.
— Прочитай что-нибудь.
— О чем желаете послушать, н-графиня?
— Что-нибудь новое.
Реми ответил не сразу — видимо, перебирал в уме свои истории. Потом пальцы коснулись ладони Аликс и вывели первые буквы.
— Иные люди… — прочитала она, и Реми повторил за ней, продолжив:
— Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих божьих чад
Перемешались рай и ад.
Таких строк Аликс раньше не слышала. «Перемешались рай и ад»… Только в ее душе ада поболее, чем поровну.
— Что это?
— «Парцифаль», роман немецкого трубадура фон Эшенбаха.
— Я не знаю о нем.
— Это продолжение «Персеваля» Кретьена де Труа. Его недавно перевели на французский. Пока не весь, отдельные части.
— Прочитай еще. То, что уже перевели.
— Тяжелой шахматной доской
(Что оказалась под рукой)
Разгневанная королева
Направо лупит и налево…
О, гляньте! Чудо, в самом деле!
То не каменья полетели
На тех, кто злобен чересчур,
А глыбы шахматных фигур:
Ладьи, и ферязи, и пешки**…
Аликс не единожды слышала роман Кретьена де Труа, и всякий раз находила его излишне подобострастным и приторным. Стихи фон Эшенбаха оказались живее, язвительнее, ритмичнее, они куда больше пришлись ей по вкусу. Возможно, еще и потому, что теснее перекликались со старинными бретонскими сказаниями, на которых были основаны оба романа, и которые маленькой Аликс хриплым шепотом по ночам пересказывала Жакетта.