— Если ты захватишь Гельон, Амори развернет свое войско обратно, и осадит замок повторно, потому что это будет плевок в лицо ему лично, и потому, что крестоносцам сейчас все равно, какой замок осаждать — самые крупные и богатые они уже взяли. А если амбары сгорят во второй раз, причем на сей раз полные, к весне половина твоих подданых перемрет от голода. Не говоря уже о том, что, если замок опять возьмут штурмом, у тебя может не остаться людей, способных держать меч в руках, — занудным голосом ответил Реми.
Раймон выругался сквозь зубы.
И все же мысль о захвате Гельона не потеряла своей привлекательности. Осенью, да, Реми прав, крестоносцы могут вернуться. Но позже, зимой, они уже не решатся пробиваться через заснеженные перевалы и осаждать замок в снегу. Тогда можно будет спокойно пересидеть в Гельоне зиму, основательнее подготовиться к осаде, а по весне… вполне возможно, крестоносцам будет не до Гельона.
Известие о том, что Аликс собирается переманивать крестьян, заставило Раймона поручить н-Ано пересчитать обитателей пещер. Выяснилось, что одной семьи не хватает, и скорее всего, она ушла в Гельон, каяться, чтобы получить обратно свой надел. Раймон воспринял этот уход как предательство. Они нарушили клятву верности своему господину, испугались трудностей предстоящей зимы.
— Я говорил с Пейраном: запасов зерна в Кофлане не хватит на всех. То есть хватит с натяжкой, но в ход пойдет семенное зерно, а это будущий урожай, — подлил масла в огонь Реми. — Так что стоит дать людям уйти.
О том, что запасов не хватит, Раймон знал давно и мучительно переживал по поводу необходимости в очередной раз прибегнуть к помощи старшего брата. И утешал себя мыслью, что позже все вернет Пейрану сторицей, а пока главное сохранить и удержать людей.
— Я их сюзерен, я не могу позволить и не позволю…
— Раймон, сколько бы ты не запрещал, часть наверняка уйдет. Уже уходят. И будут служить Аликс, потому что ты не оставил им другого выхода. А теперь представь, что ты сам позволишь им уйти. Что ты получишь? Верных тебе людей в Гельоне и его окрестностях станет больше, и ты сможешь использовать их при необходимости, в том числе как лазутчиков. Твои подданые будут знать, что могут сохранять тебе верность, временно вынужденно подчиняясь Аликс, никто из них не будет считаться предателем. А самое главное — всю зиму кормить их будет Аликс. Твоим зерном из амбаров Гельона.
Мысль показалась Раймону привлекательной по зрелом размышлении. Особенно, с учетом того, что зимовать он собирался в Гельоне. Если сейчас отправить в замок преданных людей, в назначенный час они помогут застать крестоносцев врасплох и овладеть им. Да, нужно отобрать тех, кто готов, кто хочет и сможет это сделать.
Из еретиков разрешить уйти Раймон решил тем, кто сам захочет. Таких, впрочем, нашлось немного, всего пара семей. Остальных он подбирал — надежных, верных, тех, кто раньше служил в замке, и тех, кто жил и работал за его стенами, но был способен принести пользу во время штурма. Сметливых и наблюдательных, кто мог бы сообщать о том, что происходит в Гельоне. Слабых и больных, по совету Иви и н-Ано, решено было тоже отправить. В итоге набралось пять дюжин возвращенцев. Реми посоветовал разбить их на части, а не отправлять единовременно.
Трубадур был в пещерах нарасхват так же, как и в башне. С появлением Реми люди приободрились, пещерную темноту разбавил столь нужный огонек веселья. Хорошая песня поднимала настроение, помогала спориться работе, объединяла и создавала уют вечерами, когда все собирались в большом пещерном «зале», танцевали, подпевали и прихлопывали в такт.
Иви и сама с удовольствием хлопала и подпевала песенкам, которые исполнял Реми. Она не видела необходимости в этом скрываться: что Иви любит петь, народ знал еще с приснопамятного вечера ее первого знакомства с Реми, когда она прокралась за трубадуром следом в кухню Гельона. С тех пор столько воды утекло и столько всего случилось, но некоторые вещи остались неизменными: Иви нравилось петь и у нее хорошо получалось. Умела ли петь госпожа Аликс — для Иви оставалось загадкой, а вот что Аликс петь не любила — Иви готова была поспорить.
А еще Иви знала, что Реми нравится, когда она поет вместе с ним, и нравится Раймону. Вслух Раймон этого не говорил, но он тоже приходил в «зал» и тоже слушал, как Иви с Реми на два голоса выводят какую-нибудь песню. Они не сговаривались, но все получалось, и Иви это казалось волшебством, живущим где-то внутри — тайное знание о том, как и когда правильно вступить, сколько тянуть, где хлопать и как дышать в промежутках.
Иви было немного странно понимать, что Раймон словно бы смущается от того, что ему нравится пение — обычно наоборот, смущалась чего-то она, а он подсмеивался. Наверное, поэтому она решилась однажды — встала и, подойдя, протянула мужу руку, приглашая танцевать. Раймон кашлянул и покачал было головой, но Реми пошутил: «Вставайте, давайте, н-медведь, дама приглашает», а Иви, от этой шутки почувствовав себя увереннее, не отступила, с улыбкой повторно протянув руку. И была вознаграждена удовольствием танца с любимым человеком.
Танцевать с парнем, который тебе нравится, — это одно, и когда-то давно Иви через это прошла. Краснела, не могла поднять глаз, сбиваясь с ритма, наступая на ноги и едва не теряя равновесие. Танцевать с мужем, которого боишься и который танцевать не любит — всего раз, на свадьбе было и такое. Нравился ли мужчина, боялась ли она его, главное было в другом — Иви его не понимала, была неопытна и не знала его тела. А Раймона знала. И любила. Поэтому танец получился другим.
Сначала Раймон еще смущался, и они привыкали двигаться вместе, а потом он улыбнулся, обхватил Иви покрепче за талию, а она его покрепче за плечи, и все встало на свои места. Они носились по деревянному настилу зала, кружились, смеялись, постукивали подошвами, а музыка все звала дальше, не останавливаться, и невозможно было оторвать друг от друга взгляд. Когда Раймон в первый раз поднял ее за талию над полом, Иви взвизгнула от удовольствия и неожиданности, и продолжила вскрикивать всякий раз, когда Раймон это повторял, потому что привыкнуть не было никакой возможности. А еще он кружил ее рукой вокруг себя, и Иви кружилась с удовольствием, вскрикивая и смеясь, пока совсем не запыхалась и, обхватив Раймона за пояс, не взмолилась о передышке, высоко запрокинув голову, чтобы видеть его лицо.
Потом он кружил ее в спальне, уже наедине, и там Иви, уткнувшись лицом в его грудь, пыталась отдышаться и остановить плывущую перед глазами комнату. Ненадолго, потому что стены снова поплыли чуть позже, когда она прикрыла глаза, приходя в себя после другого удовольствия.
Иви ни мгновения не жалела, о том, что решилась пригласить Раймона потанцевать. Ни разу. Теперь они иногда позволяли это себе тайком (Иви в таких случаях тихонько напевала), а иногда и при всех, пока была возможность попросить сыграть музыканта.
Девушки и женщины, от мала до велика, следили за каждым шагом Реми, ссорились за право поднести ему обед, постирать одежду, без конца просили спеть какую-нибудь особенно полюбившуюся песню или просто заводили разговоры хоть о чем-нибудь, лишь бы привлечь внимание трубадура. Наверняка такое внимание не могло не утомлять и не раздражать его временами. Не говоря уже о том, что уставать может и голос, хотя Реми умело чередовал просто игру на лютне с танцевальными мелодиями и песнями, что давало его горлу возможность отдохнуть. В подобных условиях, как и в башне, Иви неловко было приставать к трубадуру еще и со своей просьбой, и она тихо ждала, в надежде, что он сам вспомнит и спросит, как у нее дела и хочет ли она дальше изучать грамоту.
Ее надежда оправдалась. Реми показал ей еще четыре буквы: кружок, одну грудь, грабли и сломанные грабли, как назвала их Иви про себя. Оказалось, из семи букв можно составить много слов, но не всегда тех, про которые думала Иви. Правила словосложения снова казались очень сложными, и Иви понимала, что Реми прав, приоткрывая перед ней их понемножку.
Вспомнив, как она пела и танцевала по вечерам, Иви задала давно беспокоящий ее вопрос, получить на который правдивый ответ «со стороны» она могла, пожалуй, лишь у трубадура.
— Мы с госпожой Аликс похожи?
Реми поднял на нее глаза и ответил с быстротой, свидетельствовавшей, что ему самому уже приходилось задаваться этим вопросом:
— Для человека, который сколько-нибудь хорошо знает одну из вас… нет.