Бомбардировщик замер на месте, и из него выпрыгнул немецкий парень. Парень радовался прохладе раннего утра и твердой почве под ногами. От чувства облегчения, которое он испытывал, оказавшись дома, у него под мышками выступил пот. «Я сделал это. Я ещё раз сделал это», прошептал он и заспешил через летное поле на доклад к командиру.
Роды, ночь и дискуссия
— Палатки! — говорил Люббок, мрачно вращая перед собой бокал с пивом. Его голос отдавался хриплым эхом в полутемном зале «Бара Коди» практически безлюдного в этот поздний зимний вечер. — Вы поступаете в армию и морозите себе задницу, сидя среди зимы в палатке. Я же — человек цивилизованный и привык жить в квартире с паровым отоплением.
Закончив тираду, Люббок с вызовом огляделся по сторонам. Он был высок ростом и широк в плечах. Одну щеку Люббока украшал длинный, но довольно аккуратный шрам, а его огромных размеров руки могли принадлежать только докеру. Два других посетителя бара внимательно смотрели в свои бокалы с пивом.
— Интересы национальной обороны, — произнес бармен — невысокий бледный человек в жилете и фартуке. У бармена были очень белые, поросшие волосами руки и длинный, нервический нос. — Каждый должен чем-нибудь жертвовать.
— Главная беда этой страны состоит в том, — громко заявил Люббок, что в ней развелось чересчур много вонючих патриотов.
— Не надо выступать против патриотизма, — сказал человек, сидевший ближе всего к Люббоку. — Во всяком случае, в моем присутствии.
— Как тебя зовут? — спросил Люббок, бросив на говорившего угрожающий взгляд.
— Доминик ди Калько, — четко произнес тот, давая понять, что запугать себя не позволит. — Лично я ничего плохого в патриотизме не вижу.
— Это надо же, — сказал Люббок, — он не видит ничего плохого в патриотизме. Тоже мне итальянский патриот!
— Ты им нужен, — заметил Суинни, сидевший с другой стороны от Люббока. — Ты им очень нужен — там в Греции.
Все рассмеялись, а Суинни горделиво огляделся по сторонам. Его слегка помятая и раскрасневшаяся от выпитого пива физиономия источала самодовольство.
— Я — американский гражданин! — завопил Ди Калько. — Может быть это дойдет до вас, ребята, после того, как вы перестанете ржать.
— Знаете на что мне хотелось бы посмотреть? — со смехом продолжал Суинни, сопровождая слова взмахом руки. — Я был бы жуть как рад взглянуть на попытки итальянской армии вторгнуться на «Красный мыс».
— Я не люблю Муссолини! — выкрикнул Ди Калько. — Но не смейте разевать пасть по поводу итальянской армии!
— Три ирландца… — не унимался Суинни. — Три ирландца разгонят итальяшек за полчаса. Макаронники хороши лишь тогда, когда воюют друг против друга.
— Эй ты, как там тебя, может быть прогуляемся немного? — негромко спросил Ди Калько.
— Полегче, ребята! — вмешался бармен, умиротворяющее подняв руки. — Не забывайте, что мы в Америке.
— Запомни, — сказал Ди Калько, — я вызвал тебя на дуэль. Не знаю, правда, как тебя зовут.
— Меня зовут Суинни! — завопил Суинни. — И пара моих двоюродных братьев служит в Королевских военно-воздушных силах!
— Круто! — заявил Люббок. — Парня кличут Суинни, а два его кузена служат в английской авиации. Только представь, — продолжал Люббок, обращаясь к бармену, — какие ирландские парни служат под английскими знаменами!
— Что с тобой? — спросил бармен. — Неужели ты готов спорить со всеми посетителями этого салуна?
— Да, клан Суинни, видимо, то ещё семейство, — продолжал Люббок, похлопывая одного из членов клана Суинни по спине.
— Они сражаются за тебя и меня, — холодно произнес Суинни. — Защищают наш образ жизни.
— Согласен, — сказал Ди Калько.
— Точно, — подтвердил Бармен.
— А как тебя зовут? — обратился к бармену Люббок.
— Коди, — ответил тот. — Уильям Коди.
— Ты что, решил надо мной поиздеваться? — спросил Люббок и ожег бармена сердитым взглядом.
— Богом клянусь, — подтвердил свои слова бармен.
— В Вайоминге есть памятник. Буффало Биллу.[7] Он что, твой родственник?
— Чистое совпадение, — ответил бармен.
— Нацеди-ка мне пива, Буффало Билл, — сказал Люббок. — Внимательно проследив за тем, как бармен наливает пиво и ставит бокал на стойку, Люббок с восхищением продолжил: — Это надо же. Из тех самых рук. От человека, которому в Вайоминге поставили памятник. Не удивительно, что ты такой большой патриот. Если бы в мою честь воздвигли монумент в Вайоминге, я тоже стал бы патриотом.
— Но это же простое совпадение! — запротестовал бармен.
Люббок, ополовинив бокал, выпрямил спину и заговорил неторопливо и рассудительно:
— Мне приятно думать о том, что пара ребят по фамилии Суинни защищают там в Англии мой образ жизни. Мне это страшно нравится. Я начинаю чувствовать себя в полной безопасности. — Неожиданно шлепнув что есть силы ладонью по стойке, он завопил: — Палатки! Нам придется сидеть в разгар зимы в палатках!
— А что ты хочешь? — спросил Ди Калько. — Неужели ты хочешь, чтобы Гитлер пришел сюда и навел здесь свой порядок?
— Я ненавижу его! Ненавижу ублюдка! Я сам — голландец, но немцев ненавижу.
— Налей голландцу ещё пива, — сказал Суинни. — За мой счет.
— Я ненавижу немцев, — продолжа Люббок, — я ненавижу англичан, французов и американцев.
— Кто же вам тогда по душе? — поинтересовался бармен.
— Итальянцы. Их невозможно заставить сражаться. Они люди цивилизованные. Если какой-нибудь человек выходит против них с ружьем, они убегают как антилопы. И это меня просто восхищает.
— Я не потерплю оскорблений в адрес итальянской армии, — угрожающе похлопывая ладонью по стойке бара, сказал Ди Калько.
— Весь мир следует как можно плотнее заселить итальянцами, — не обращая внимания на Ди Калько, продолжал Люббок. — Такова моя программа, ребята. Моя фамилия — Люббок, и за мной целая куча предков-голландцев. Однако я их всех ненавижу. А если англичане защищают мой образ жизни, то им немедленно надо прекратить это занятие. Мой образ жизни сильно протух.
— Парни, — взмолился бармен, — потолкуйте о чем-нибудь другом.
— А если по правде, — сказал Суинни, — то я против войны ничего не имею. Сейчас я делаю одиннадцать долларов в неделю, и любое изменение может только улучшить мое положение.
— Это война — война отеля «Пис-пис».
— Что ты хочешь этим сказать? — подозрительно спросил Ди Калько, ожидая нового оскорбления в адрес итальянской армии.
— Отель «Пис-пис» на углу Пятой авеню и Шестидесятой улицы. Они там устраивают танцы за чаепитием. Чайные танцы в пользу Империи.
— Чего же в этом плохого? — сказал бармен.
— А ты видел типов, которые ходят в отель «Пис-пис»? — спросил Люббок. Он перегнулся через стойку и, ткнув в бармена корявым указательным пальцем, закончил: — Маленькие жирные кролики и крольчихи в норковых манто.
— Лучшие люди! — воинственно бросил бармен.
— Да, — невесело согласился Люббок. — Если они начинают выступать за какое-нибудь дело, то это значит, что дело явно неправое.
— Я человек крайне осторожный, — негромко произнес Ди Калько, — и хочу быть понятым правильно, но для непредвзятого слуха твои слова напоминают речи коммунистов.
— Я ненавижу коммунистов, — Люббок осушил бокал и со смехом добавил: Они постоянно заняты тем, что семь дней в неделю режут друг другу глотки. Буффало Билл, нацеди-ка мне еще.
— Я бы не хотел, чтобы вы называли меня Буффало Биллом, — бармен наполнил бокал и продолжил: — Начав поступать подобным образом, вы кончите тем, что станете портить жизнь всем окружающим. — Он смахнул шапку пены с бокала и поставил его перед Люббоком.
— Памятник в Вайоминге… — восхищенно протянул Люббок, покачивая головой. — Сегодня они танцуют в пользу Британской Империи, а завтра нас за эту Империю застрелят.
— Второе не обязательно вытекает из первого, — рассудительно произнес Суинни.
— Познакомьтесь с мистером Суинни из знаменитого семейства Летающих Суинни, — сказал Люббок, нежно похлопывая оппонента по запястью. — Он обожает читать «Нью-Йорк Таймс». Обещаю возложить лилию на его могилу на Балканах.
7
Буффало Билл (Наст имя — Уильям Фредерик Коди); 1846–1917; легендарный охотник и скаут. Славу ему принесло поставленное им «Шоу Дикого Запада», с которым он объехал весь мир.