Император Фридрих II, приехав в Мессину, захотел повидать это водоплавающее чудо. Приказав привести его, повелел юноше отправиться в пучину Харибды с тем, чтобы потом рассказать об увиденном там, потому что-де желает слышать непосредственно из уст очевидца о тайнах морского дна. Пече Кола отнекивался, ссылался на смертельную опасность, на что император велел бросить в море золотую чашу с условием, если поднимет ее, она будет его.
«Беднягу золото ослепило», — продолжает рассказ Кирхер. Он бросился в море. Пробыв под водой около трех четвертей часа, вынырнул наконец, держа в руках золотую чашу.
Задыхаясь, поделился ужасными впечатлениями. Рвущиеся снизу вверх течения образуют такой мощный водоворот, что при одном только виде его человек может погибнуть от ужаса. Он обогнул водоворот, но попал меж острых скал, едва живым выбрался. Из-за скал протягивали к нему руки огромные морские чудища, рядом кружили огромные морские хищники с тройными рядами зубов. Чашу он смог найти только потому, что, падая, она не достигла морского дна, а застряла меж скал.
Это интересно, — только и сказал император. Что еще может оказаться там, совсем внизу? Не нырнешь ли еще разок? Водолаз в ужасе запротестовал — ведь это большой риск для жизни. Тогда император велел принести мешочек, набитый золотом, и бросить в глубокий омут.
— Поднимешь, будет твой.
«Жажда денег обуяла человека, — рассказывает дальше Кирхер. — Он снова спустился в глубины, но больше оттуда не вышел».
Император велел писцу отметить этот случай, и Атанас Кирхер почерпнул свой рассказ из этих заметок. По крайней мере, он сам так говорит.
Меня в этой глубоководной драме заинтересовало поведение самого императора. Хроники много столетий переписывали друг у друга эту потрясающую историю, и никто не отметил, какую низкую роль сыграл в ней император. Уже само бросание в море чаши было жестом царственного высокомерия, а потом он послал завороженного блеском золота бедного человека на верную смерть. Предположим, что все это неправда, но то, что авторы хроник вполне предполагали от императора такую низость, это точно.
Единственным человеком, который подметил это, был Фридрих Шиллер. Немецкие литературоведы совершенно согласны в том, что для своей баллады «Ныряльщик»[180] Шиллер воспользовался рассказом Атанаса Кирхера, только одного не могли установить, сам лично прочитал этот рассказ поэт, либо Гете привлек его внимание к рассказу? Но не это важно, важен способ, которым император — в поэме король — избегает отвратительного впечатления от своей роли. У Шиллера ныряльщик — благородный юноша, которому король обещает руку своей дочери за вторичное ныряние. Это тоже заслуживает порицания, но, по крайней мере, не так возмущает читателя тем, что он, отец нации, злоупотребляет бедностью человека.
В «Воскресной газете» («Vasárnari Újság»,№ 9,1855) появилась статья капуварского приходского священника Антала Зерпака «История Иштока Ханя».
В газете «Родина и зарубежье» («Hazánk és a Külföld», № 28, 1806) об этом же пишет Ласло Магашши, статья озаглавлена «Иштван Хань, явление на редкость известное в нашей стране».
Мор Йокаи тоже выводит эту таинственную фигуру в своей «Безымянной крепости».
Если с Иштока снять одежку легенды, то перед нами предстанет в своем реальном обличье и во всей наготе мальчик 8-10 лет, которого в марте 1749 года рыбаки выловили из болота в Ферте. Первым делом его окрестили. В капуварской книге регистраций за 1749 год имеется на сей счет латинская запись, по-венгерски она звучит так:
«Марта 17-го дня условно крещен найденыш, безумный мальчик, Иштван, примерно 8 лет. Его крестные родители Хохшингер Михай и Мезерне Анна Мария».
Выражение «условно» при крещении обычно употреблялось в тех случаях, когда какая-нибудь несчастная мать производила на свет монстра, и трудно было сразу понять, действительно ли это человек. Тогда применялась формула: Si homo est. Поскольку ты человек.
Мальчика взяли в замок Эстерхази и отдали на попечение кастеляна Пала Розенштингля. Из заметок кастеляна и прочих бумаг о жизни Иштока в замке до нас доходит следующее.
180
В России эта баллада известна по переводу В. А. Жуковского под названием «Кубок». — Прим. ред.