Повѣривъ другъ другу свои происшествія, мы стали разсуждать о средствахъ избавиться отъ нашего заточенія; я представилъ сотоварищамъ планъ, весьма благоразумный, а именно: пробираясь сквозь дыры, наверченныя указкою изъ страницы въ страницу, поискать: ¿не найдемъ ли подобного отверстія и въ переплетѣ, сквозь который можно было бы также пробраться тихомолкомъ?
Но представьте себѣ мой ужасъ и удивленіе, когда —, пока мы говорили, — я почувствовалъ что самъ начинаю превращаться въ сказку: глаза мои обратились въ епиграфъ, изъ головы понадѣлалось нѣсколько главъ, туловище сдѣлалось текстомъ, а ногти и волосы заступили мѣсто ошибокъ противъ языка и опечатокъ, необходимой принадлежности ко всякой книгѣ…
Къ щастію въ ето время балъ кончился и гости, разъѣзжаясь, разбили реторту; сатаненокъ испугался и, схватя словарь подъ мышку, побѣжалъ помочь своему горю; но въ торопяхъ выронилъ нѣсколько листовъ своей дурно переплетенной книги, а съ листами нѣкоторыхъ изъ своихъ узниковъ — въ числѣ коихъ находился и вашъ покорный слуга, почтенный читатель!
На чистомъ воздухѣ я употребилъ всѣ извѣстные мнѣ магическіе способы, необходимые для того чтобы опять обратиться въ человѣка — не знаю до какой степени удалось мнѣ ето; по едва я отлѣпился отъ бумаги, едва отеръ съ себя типографскія чернила, какъ почувствовалъ человѣческую натуру: схватилъ оброненныхъ сатаненкомъ моихъ товарищей, лежавшихъ на землѣ, и — вмѣсто того чтобы помочь имъ, расчиталъ что гораздо для меня будетъ полезнѣе свернуть ихъ въ комокъ, запрятать въ карманъ и наконецъ — представить ихъ на благоразсмотрѣніе почтеннаго читателя…
II
СКАЗСКА
О МЕРТВОМЪ ТѢЛѢ, НЕИЗВЕСТНО КОМУ ПРИНАДЛЕЖАЩЕМУ
Правда, волостной писарь, выходя на четверенькахъ изъ шинка, видѣлъ, что мѣсяцъ, ни съ сего, ни съ того, танцовалъ на небѣ и увѣрялъ съ божбою въ томъ все село; но міряне качали головами и даже подымали его на смѣхъ.
По торговымъ селамъ Рѣженскаго уѣзда было сдѣлано охъ Земскаго Суда слѣдующее объявленіе:
„Отъ Рѣженскаго Земскаго Суда объявляется, что въ вѣдомствѣ его, на выгонной землѣ деревни Морковкиной-Наташино тожъ, 21 минувшаго Ноября найдено неизвѣстно чье мертвое мужеска пола тѣло, одѣтое въ сѣрый суконный вѣтхій шинель; въ нитяномъ кушакѣ, жилетѣ суконномъ краснаго и отчасти зеленаго цвѣта, въ рубашкѣ красной пестрядинной; на головѣ картузъ изъ старыхъ пестрядинныхъ тряпицъ съ кожанымъ козырькомъ; отъ роду покойному около 43 лѣтъ, росту 2 арш. 10 вершковъ, волосомъ свѣтлорусъ, лицемъ бѣль, гладколицъ, глаза сѣрые, бороду брѣетъ, подбородокъ съ просѣдью, носъ великъ и нѣсколько на-сторону, тѣлосложенія слабаго. Почему симъ объявляется: не окажется ли оному тѣлу бывшихъ родственниковъ или владѣльца онаго тѣла; таковые благоволили бы увѣдомить отъ себя въ село Морковкино-Наташино тожъ, гдѣ и слѣдствіе объ ономъ, нензвѣстно кому принадлежащему тѣлѣ производится; а если таковыхъ не найдется, то и о томъ благоволили бъ увѣдомить въ оное же село Морковкино.”
Три недѣли прошло въ ожпданіи владѣльцевъ мертваго тѣла; никто не являлся и наконецъ Засѣдатель съ Уѣзднымъ Лѣкаремъ отправились къ помѣщику села Морковкина въ гости; въ выморочной избѣ отвели квартиру Приказному Севастьянычу, также прикомандированному на слѣдствіе. Въ той же избѣ, въ заклѣти, находилось мертвое тѣло которое на завтра Судъ собирался вскрыть и похоронить обыкновеннымъ порядкомъ. Ласковый Помѣщикъ, для утѣшенія Севастьяныча въ его уединеніи, прислалъ ему съ барскаго двора гуся съ подливой, да штофъ домашней желудочной настойки.
Уже смерклось. Севастьянычь, какъ человѣкъ оккуратный, вмѣсто того чтобъ по обыкновенію своихъ собратій, взобраться на полати возлѣ только что истопленной и жарко истопленной печи, — разсудилъ за благо заняться приготовленіемъ бумагъ къ завтрешнему засѣданію, по тому болѣе уваженію что хотя отъ гуся осталися однѣ кости, но только четверть штофа была опорожнена; онъ предварительно поправилъ свѣтильню въ желѣзномъ ночникѣ, нарочито для подобныхъ случаевъ хранимомъ старостою села Морковкина, — и потомъ изъ кожанаго мѣшка вытащилъ старую замасленую тетрадку. Севастьянычь не могъ на нее посмотрѣть безъ умиленія: то были выписки изъ различныхъ Указовъ, касающихся до земскихъ дѣлъ, доставшіяся ему по наслѣдству отъ батюшки, блаженной памяти Подьячаго съ приписью —, въ городѣ Рѣженскѣ за ябѣды, лихоимство и непристойное поведеніе отставленнаго отъ должности, съ таковымъ впрочемъ пояснениіемъ, чтобы его впредь ни куда не опредѣлять и просьбъ отъ него не принимать, — за что онъ и пользовался уваженіемъ всего уѣзда. Севастьянычь, невольно вспоминалъ, что ета тетрадка была единственный кодексъ которымъ руководствовался Рѣженскій Земскій Судъ въ своихъ дѣйствіяхъ; что одинъ Севастьянычь могъ быть истолкователемъ таинственныхъ символовъ етой Сивиллиной книги; что посредствомъ ея магической силы онъ держалъ въ повиновеніи и Исправника и Засѣдателей, и заставлялъ всѣхъ жителей околодка прибѣгать къ себѣ за совѣтами и наставленіями; почему онъ и берегъ ее какъ зеницу ока, никому не показывалъ и вынималъ изъ подъ спуда только въ случаѣ крайней надобности; съ усмѣшкою онъ останавливался на тѣхъ страницахъ, гдѣ частію рукою его покойнаго батюшки и частію его собственною, были то замараны, то вновь написаны разныя незначущія частицы, какъ то: не, а, и и проч., и естественнымъ образомъ Севастьянычу приходило на умъ: какъ глупы люди и какъ умны онъ и его батюшка.