Пауза.
Как думаешь, кому было дороже дитя, кто любил по-настоящему? (Леониду.) Ты не сердись, милый, мы говорим о тебе так, словно тебя здесь нет. Но через это надо пройти.
Л е о н и д. Надо так надо! (Ставит на стол новый бокал, наполнил его, Наде.) Пей, кроха! (Залпом осушил свой бокал.)
Н а д я (Анне Георгиевне). Теперь я поняла. Значит, вы делаете все, чтобы дитя осталось жить.
А н н а Г е о р г и е в н а. А ты этого не хочешь? Ну, по совести, между нами… Он глухой, он не услышит. (Показывает на Леонида.)
Н а д я. Хочу, конечно! Я и при нем могу сказать, пусть слышит: я его люблю.
А н н а Г е о р г и е в н а (усмехнувшись). Самое милое в тебе, девочка, это непосредственность. Но ты еще ничего в жизни не знаешь, маленькая. Женщина должна уметь жертвовать, тогда она — женщина.
Н а д я. Получается, что мы всегда должны страдать? А почему нам всегда страдать?
А н н а Г е о р г и е в н а. Так уж повелось с Адама и Евы. (Чокаясь с Надиным бокалом.) Давай, поднимем за женщину! Мужчины это не догадываются сделать.
Н а д я. Давайте! (Отпила глоток.) Вкусненько. (Поставила бокал на стол. Леониду.) А теперь ты со мной поговори, Леня!.. Работу по защитному устройству тебе поручили: ты за нее взялся, дал согласие, — я сама была при этом. А сейчас, выходит, чужие за тебя кашу расхлебывают.
А н н а Г е о р г и е в н а (вскочила). Ну, это наглость! Ты уже перешла границы! Я ему не чужая, слышишь? Не чужая! И я сама, по собственной воле все взяла на себя! И… и довольно, ступай прочь отсюда! Убирайся, ну!.. Если она тут же не уйдет, Леонид, я уйду!
Н а д я. Потерпите немножко, я еще не кончила разговор.
А н н а Г е о р г и е в н а (Леониду, лихорадочно). Удали ее, милый, прошу тебя, удали! Я не могу ее больше видеть!
Молчание. Л е о н и д отвернулся.
А н н а Г е о р г и е в н а (она потрясена). Леня! Леонид! Ты не отвечаешь? Ты отвернулся?
Л е о н и д неподвижен.
Долгая пауза.
А н н а Г е о р г и е в н а (про себя). Да, я ждала этого. Я готовила себя к этому. И все же — оказалась не готовой. (Леониду.) Ну, скажи, скажи вслух то, о чем ты сейчас думаешь? Не можешь? Не можешь?!
Молчание.
А н н а Г е о р г и е в н а (с горечью). «На рассвете, на рассвете…» Ах, мы с тобой даже и рассвета не дождались! (Помолчав.) Что же, прощальный подарок я сделала — могу идти. Нет, оставь меня, ничего не надо, мне совершенно все ясно. (Медленно выходит из комнаты.)
Пауза.
Л е о н и д (Наде, хрипло). Я не люблю ее, ты теперь в этом сама убедилась! Я ее не удерживал.
Пауза.
Мне дорого, галчонок, что в этот трудный час ты со мной.
Н а д я (задумчиво). Верно: трудный час. (Помолчала.) А ведь Анна Георгиевна очень преданна тебе, Леня. Прямо страшно как преданна.
Л е о н и д (быстро). Больше тебя, кроха, да?
Н а д я (подумав). Нет, не больше… Я сильнее люблю. (Встала.)
Л е о н и д (торопливо). Посиди со мной! Пожалуйста, посиди!
Н а д я. Посижу. (Опустилась на диван. Пауза. Взяла в руки валяющуюся рядом матерчатую куклу.) Какой Петрушка чудной.
Л е о н и д. Бибабо. Эту куклу надевают на руку, на пальцы — и можно разыгрывать сценки. Ты была когда-нибудь в кукольном театре?
Н а д я. Бывала, как же… Просто не вспомнила. (Разглядывает куклу.) Несуразный ты, Петрушка: нос длинный, колпак, глаза дурацкие, а все-таки симпатичный. Попляшем? (Двигает куклой.) Нет музыки, а ты, наверно, не любишь «всухую» плясать.
Л е о н и д. Если желаешь, могу сыграть и ему, и тебе.
Н а д я. Ей-богу? Вот интересно! Как Петрушенька?.. Нет, нам не хочется, дядя Леня. Нет настроения. (Пауза.) Да, добрый «подарочек» сделала Анна Георгиевна! Ух, какой «подарок»! (Помолчала. Петрушке.) Брови тебе нарисовали, одну выше, другую ниже… И румянец на щеках разный… Ничего, не расстраивайся, дурачок: был бы ты во всем правильный — скучный был бы.