С т е п а н и д а. Ивась, идем отсюда. Что ты здесь забыл?
И в а с ь. Постойте, мама. Мне нужно спросить. (Валерию.) Как ты мог? Ты ведь рабочий человек, у тебя мозоли на руках…
В а л е р и й. Не читай мне мораль! (Сел, закрыл глаза руками.)
Я р е м ч у к (Валерию). Не плачь. Ты ведь не баба.
С т е п а н и д а. Крокодиловы слезы.
В а л е р и й. Ошибаетесь, мама.
С т е п а н и д а. Не смей, не смей меня так называть.
В а л е р и й. Я вас так ни разу не называл. Но хотел называть… И сказал сейчас потому, что подумал: ну, а был бы я вашим родным сыном?..
С т е п а н и д а. Избави меня, боже!
В а л е р и й. Неужели и тогда отвернулись бы? Сын пришел бы и сказал: «Я в болоте по самые уши, сам себе опротивел. И вот честно жить захотелось, чисто жить, как вы, как все люди живут. Помогите. Простите. Дайте руку…»
С т е п а н и д а. Я не бог, я грехов не прощаю.
С а н я (входит, идет за перегородку, вытаскивает из-под тахты чемодан). Это твои вещи? (Валерий утвердительно кивает головой.) Больше ты ни минуты не останешься здесь.
С т е п а н и д а. Александра! Тебе в глаза плюют, а ты… Вот таких и обманывают!
С а н я. Каких?
С т е п а н и д а. Тех, которые верят.
И в а с ь. Что же по-вашему, мама, жить, как в лесу? По звериному закону: «Никому не верь, тогда и тебя не обманут»? Разве он не на той же земле, что и мы, не среди таких же людей? Как же на нем, на живом, ставить крест?
В а л е р и й. Саня… Сашенька…
Я р е м ч у к (Валерию). Пока суд да дело, пошли ко мне.
Продолжительная пауза.
С т е п а н и д а (как бы очнувшись от раздумья). А почему это к тебе? Домой собирайтесь. (Валерию.) Бери чемодан.
Маленькая комната в квартире заводского дома. Кушетка. Старенькое пианино, этажерка с книгами и нотами, столовый стол. На столе ручная швейная машина. Возле нее шитье. За балконной дверью заводские огни.
И в а с ь сидит за инструментом. Берет несколько аккордов. Задумался. Вскочил. Походил по комнате. Опять сел за пианино. Играет. Думает. Играет. Прислушался… Оркестр отвечает на фортепьянные звуки симфонической музыкой.
И в а с ь. Нет, это еще не победа… Это борьба… (С чувством, задумчиво, на фоне оркестра.)
Драматический фортепьянный пассаж.
С а н я (выходит из другой комнаты, очень взволнованная). Как ты можешь играть? Как тебе музыка в голову лезет? Что сказать маме? Что ей ответить? Кто он такой? Для чего мать через столько лет хочет, чтобы мы называли своим отцом человека… Того человека, который…
Входит С т е п а н и д а.
С т е п а н и д а. Вы подумали, дети?
И в а с ь. Мы не хотим думать. Он нам чужой.
С а н я. Он разбил вашу жизнь. Он наш враг.
И в а с ь. И все, что вы вчера наговорили на себя, — все это неправда! Мы вам не верим.
С т е п а н и д а. Двадцать лет я вам говорила о вашем отце неправду. Теперь вы, конечно, можете и вовсе не верить матери.
С а н я. Мама!
С т е п а н и д а. Но все, что я сейчас вам сказала, это чистая правда. Я хотела держать его возле себя на шнурочке, а мой шнурочек был гнилой и короткий. Он искал вас, когда я пряталась от него, а я вам говорила, что этого никогда не было. Он и сейчас ищет.
И в а с ь. Где же он? Кто он такой?
С т е п а н и д а. Ваш отец — сильный человек, хороший человек.
И в а с ь. Отец… Не привык я к этому слову…
С т е п а н и д а. Моя вина.
С а н я. Нет, не верю! Не могу… Как же вы, такая добрая, такая честная, чуткая… и не нашли в своем сердце… О нас не подумали…
И в а с ь. Санька!
С а н я. Не одна ведь вы на свете такая. Сотни женщин с мужьями расходятся. Почему же другие матери не прячут детей от отцов и все время, день за днем, двадцать лет подряд, не вбивают им в головы, что отец их мерзавец!