В Господа, в Спасителя!
КУЛЫБЫШЕВ
М-молчать беда,
Говорить — другая. Как эт’ ты хочешь — да ли, нет ли?..
Жизни нашей — вон они, петли…
Возьмёт, как кота
Поперёк живота, —
По полу катаешься, всех святых вспомянешь.
А стелется жизнь скатёрочкой —
на иконы те бабьи не глянешь.
Сейчас мы все тут — изменники родины, —
Руби малину, коси смородину!
Но я сперва не за то попал,
А что ведомость раздаточную порвал
Да колхозницам хлебушка ещё по разу раздал,
Куды! Без этого б до весны перемёрли.
Мне не корысть была — у меня-то в доме полно.
Вот оно, тут стоит, вот подходит к горлу, —
Как называется? Что — оно?
Как бы задумываются или дремлют. Воротынцев и Холуденев тоже спят. Вступает музыка, тягостной мелодией тюремного пробуждения. Люди тяжело мечутся на своих местах, борясь между сном и бодрствованием. Подают реплики, как в бреду, и снова роняют головы.
ЕЛЕШЕВ
Что со мной? Я сплю или мечтаю?
Дивный сон! Как быстро ты померк!..
Снова снилась мне головка золотая —
Эльза Кронеберг!
Боже мой! В тюрьме так страшно пробужденье!
Тяжкий миг! Всю ночь тебя гоню.
ДРУГОЙ ГОЛОС
Воли нет для жизни…
ТРЕТИЙ
Силы — для движенья…
ЧЕТВЁРТЫЙ
Смысла — наступающему дню…
ЕЩЁ КТО-ТО
Мутный свет меж прутьев еле брезжит…
Громкий поворот ключа в двери. Все вздрагивают, разом поднимают головы. Но дверь не открывается, головы падают.
ЕЩЁ ОДИН
Как кинжалом в сердце — поворот ключа.
ХОЛУДЕНЕВ
Краткий век мой! Что ты — отжит? вовсе не жит?
Родине на займы отдан сгоряча?
Два хрустящих новеньких червонца…
ГОЛОС
И за них — один измызганный взамен…
ЕЩЁ
Не для нас сегодня всходит солнце!
ПЕЧКУРОВ
Плен немецкий, а теперь — советский плен…
ЕЩЁ ОДИН
Днём обтерпишься — послушно цепь волочишь.
ЕЩЁ
Тупо смотришь на решётку, на замок.
ЕЩЁ
Но вот этот вот из краткой милосердной ночи
В день раба безжалостный швырок!
ЕЩЁ
Днём обвыкнешься — как будто так и надо…
Но вот эта каменная глыбная громада,
Утром привалившая безпомощную грудь!
ЕЩЁ ГОЛОСА
— Десять лет!
— Легко сказать!
— На пальчиках загнуть!..
— Ни жены…
— Ни матери…
— Ни дочери…
— Ни дома…
— Не увидеть…
— Не вернуть…
— и не в силах голову поднять с соломы!..
— и не в силах веки разомкнуть…
Все снова спят. Последние такты стихающей мелодии прерываются громом ключа и открытием двери.
4-Й НАДЗИРАТЕЛЬ
(кричит)
На опр-равку! Быстро!
ТЕМИРОВ
(поднявшись чуть раньше других)
На опр-равочку! Парашютисты!
Все, кроме Медникова, поднимаются, вскакивают. Общая суматоха. Вжесник пытается первым выйти в дверь.
4-Й НАДЗИРАТЕЛЬ
(Вжеснику)
Сто-ой! Что прёшься? Проходи с парашей!
ХОЛУДЕНЕВ
(уже держась за одну ручку параши)
Лев Григорьевич!
ГОЛОСА
— Вы с кем несёте?
— С Лёвой.
РУБИН
(торопливо собираясь, всё что-то забывает; полотенце свешивается с его шеи, путается в бороде, мешает)
Разве очередь моя? Да что вы?
(Быстро подхватывая вторую ручку параши.)
Тысячу пардон! Забыл безбожно!
ХОР
Не пролейте!.. Не пролейте!.. Осторожно!..
Рубин и Холуденев выносят. Остальные выходят следом. Видно, как они берут руки за спину, строятся попарно.
КЛИМОВ
(над Медниковым)
Вася! Встань, голубчик. Ведь поднимет, гад.
4-Й НАДЗИРАТЕЛЬ
(за дверьми)
Р-разобраться по два! Руки взять назад!
КЛИМОВ
Вася!
МЕДНИКОВ
М-м-м…
4-Й НАДЗИРАТЕЛЬ
(вбегая)
Ну, кто ещё тут? Встать!!
(Бьёт носком сапога в подошвы Медникову.)
МЕДНИКОВ
Не хочу я на оправку. Дайте мне поспать.
4-Й НАДЗИРАТЕЛЬ
Что ты мне? Права качать?
МЕДНИКОВ
На допросы ночью, на допросы днём…