ДИВНИЧ. …на миллионах костей…
РУБИН. …прожил ничтожный для себя отрезок в двадцать пять лет…
БОЛОСНИН. …пол человеческой жизни!..
РУБИН (одну ногу поставив на верхний обрез параши). …вы, несчастные, жалкие людишки, маленькую жизнь которых ущемила революция, — искажаете самое её существо, клевещете на её великое светлое шествие, обливаете помоями пурпурные ризы высочайшей мечты человечества!! Вот! (Проворно взбирается на парашу, садится как положено и, приставив руки трубочками к глазам как бинокль, озирает окружающий мир.) Вот! Вот ваша обсерватория — параша! Вот с какой точки зрения вы наблюдаете и познаёте мир!
ПРЯНЧИКОВ (как флагом колышет чьей-то рваной одеждой). Лев Григорьич! Пурпурные ризы! Ха-ха! Смешно!
БОЛОСНИН (бросается к Рубину, но его держат). Я на вас фронтом шёл не для того, чтобы в камере терпеть!!
РУБИН (соскакивая с параши). Шкура власовская! (Бросается к Болоснину, но его тоже держат.)
ТЕМИРОВ. Мало им дают по десять лет, их расстреливать, трубадуров!
ГАЙ. Кого, кого?
ТЕМИРОВ. Ну, когда в трубу дурак дует — вот это трубадур!
Кормушка отпадает. Все замолкают как обрубленные.
7-Й НАДЗИРАТЕЛЬ. На «хэ».
ХОЛУДЕНЕВ. Холуденев.
7-Й НАДЗИРАТЕЛЬ. На «дэ».
ДИВНИЧ. Дивнич.
7-Й НАДЗИРАТЕЛЬ. С вещами.
Кормушка захлопывается. Уже никто не рвётся друг к другу и никого не держат. Неподвижность.
ХОЛУДЕНЕВ (тянет). Та-а-ак… Значит, заседание продолжается.
Он и Дивнич идут собирать вещи. Все молча наблюдают за их сборами.
ДИВНИЧ (собираясь). и по десять лет дают — и всё поспорить не успеваешь.
БОЛОСНИН (пересыпая Холуденеву из кармана в карман). Там сейчас нервничать будете, покурите.
ХОЛУДЕНЕВ. Ах, не успели мы с вами поговорить! Игорь! С такой ясной головой — как вы могли вернуться в Союз? Зачем?
БОЛОСНИН. На этот вопрос вам мог бы ответить мистер Черчилль! Как я верил в англичан! Меня предупреждали, а я верил. Необъяснимо, чудовищно, но, роя могилу своей собственной империи, они обманом обезоруживали нас и — отдавали большевикам! Сотни офицеров! Десятки тысяч солдат!
Дивнич и Холуденев сносят свои мешки к двери.
БОЛОСНИН (сопровождая Холуденева). Представляете, сейчас встреча: ведут меня по двору, звенит стекло, и в окне — женщина, уцепилась за решётку: «Спасите! Убивают!» — и я узнаю в ней жену моего убитого фронтового друга. Милая, славная женщина, её тут рядом истязают, и нельзя защитить, и (жест в сторону Рубина) доказывают мне, что это всё закономерно.
ДИВНИЧ. Ну что ж, друзья, ваших песен ещё нет, споём нашу, эмигрантскую. (Обнимает за плечи двоих.)
В НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ
Стук в дверь — прекратить пение. Но, напротив, теперь уже все, включая Рубина и Фьяченте, обнявшись за плечи, сплачиваются лицом к зрителю и поют.
Грохот распахиваемой двери. Безмолвные объятия и поцелуи. Дивнич и Холуденев уходят, дверь запирается, немец всё так же методично ест пшеничные зёрна. Оставшиеся теснее обнимаются за плечи.