МАРТИН. Что? Что ты сказал?
МОХАММЕД. Нет… (Качает головой.) Нет, нет. Ничего. (Встает.)
ЭРИКА входит, садится за пианино, начинает играть что-то очень красивое, десять-одиннадцать нот, прерывается, играет другую красивую мелодию, одиннадцать-двенадцать нот из Шопена, «Вариации Гольдберга» и т. п. — перестает играть так же быстро, как начала.
Антракт.
Там же. Несколькими минутами раньше.
ЭРИКА садится за пианино, начинает играть что-то очень красивое, десять-одиннадцать нот, прерывается, играет другую красивую мелодию, одиннадцать-двенадцать нот из Шопена, «Вариации Гольдберга» и т. п. — перестает играть так же быстро, как начала — как будто забыла, что садилась играть; подходит к МАРТИНУ и МОХАММЕДУ, опускается на колени перед диваном рядом с МАРТИНОМ.
ЭРИКА. Какой у тебя сегодня дезодорант? (Нюхает.) «Инденсе»? «Ансансе», «Инсенсе», «Сенсибель», «Сенситив»? Какой?
МАРТИН. Кажется… Нет, какой-то другой.
ЭРИКА (наклоняется, нюхает его подмышку). Ты брызгаешь его слишком много. Слишком много.
МАРТИН. Слишком много?
ЭРИКА. Не хочешь ощущать свой собственный запах?
МАРТИН (смущенно смеется). Я не хочу ощущать свой собственный запах?
ЭРИКА. Я хочу сказать, Мохаммед по крайней мере пахнет правдой, а ты чем пахнешь? Каким-то трендом… В США уже нельзя пользоваться духами сколько хочешь и где попало… И что теперь, надо, чтобы от тебя пахло, как от монаха? Старым сырым монастырем с выщербленными стенами, засушенными розочками, сердцем из колючей проволоки, опадающих лепестков, крови? Ты что, не знаешь — в США хотят ввести запрет на сильные ароматы в общественных местах, потому что люди не желают дышать химией в лифтах, в автобусах, в ресторанах и туалетах; для людей, которые захотят подушиться «Эскейп» или «Шанель», будут отведены отдельные места, потому что очень многие сейчас страдают аллергией, а к тому же это опасно, реально намного опаснее, чем можно подумать, — от дезодорантов можно вообще впасть в маразм… Разве я не рассказывала?
МАРТИН. Рассказывала?
ЭРИКА. Это правда, но ты мне не веришь. Но если хочешь впасть в маразм в сорок пять, пожалуйста… Может, у тебя как раз из-за этого волосы поседели.
МАРТИН. У меня из-за этого волосы поседели?
ЭРИКА. Это алюминий, это алюминий в дезодорантах.
МАРТИН. Да, я знаю, что это алюминий в дезодорантах.
ЭРИКА. Нет, ничего ты не знаешь. Ты так говоришь, просто чтобы не молчать в ответ. А волосы у тебя поседели именно из-за этого. Это алюминий, а не наследственность. (МОХАММЕДУ.) Ты пользуешься дезодорантом? Это, наверное, ни к чему, когда пережил то, что пережил ты. Тогда просто пытаешься сохранять чистоту. Видишь только самое важное. Добро и зло… Ты — доказательство того, что Бог убивает и что даже это можно пережить. Лучше уж так, чем медленно увядать от дезодорантов и духов. Правда же? Моя мама говорит, что на меня наложат штраф, если я не перестану говорить «правда же».
МОХАММЕД не отвечает, ЭРИКА снова обращается к МАРТИНУ.
Ей, в таком случае, придется платить штраф каждый раз, когда она меня не понимает… Почему ты здесь? Я всех об этом спрашиваю. Любовь? Ты никому не нужен? И это при том, что ты работаешь в рекламе и так популярен?
МАРТИН. Я популярен?
ЭРИКА. Garçon populaire… Trop populaire[18].
МАРТИН. Garçon populaire…
ЭРИКА. Trés… Trés[19], кажется, говорят в таких случаях. Но я так давно не была в Париже.
МАРТИН. Pas populaire[20].
ЭРИКА. Trés populaire… Но как бы я хотела туда съездить. (Небольшая пауза.) Sans?[21]
МАРТИН. Pas populaire.
ЭРИКА. Не populaire? Pas? Не популярный? Ты?
МАРТИН. Yes.
ХАРРИ, пожилой мужчина, вкатывает тележку с кофе.
ЭРИКА. Это потому, что ты дико симпатичный — если, конечно, кому-то нравится такой тип внешности. Но неужели ты со своими проблемами должен быть здесь, здесь, среди пролетариев, ты что, не мог подыскать себе что-нибудь получше?
АНДЕРС поднимается, заслышав звук открывающихся дверей, отходит и встает там, где обычно стоит тележка с кофе. Он кажется добрым, обескураженным, много улыбается, двигается очень медленно.